Августовские пушки
Шрифт:
Генерал Мольтке подготовил собственный первоначальный вариант. 26 июля за два дня до объявления Австрией войны Сербии, за четыре дня до мобилизации в Австрии и России и в тот же день, когда Германия и Австрия отклонили предложение сэра Эдварда Грея о конференции пяти держав, Мольтке направил этот проект ультиматума в министерство иностранных дел. Заместитель министра Циммерман и политический секретарь Штумм изменили его и после внесения поправок министром иностранных дел Яговым и канцлером Бетманом-Хольвегом он был отослан 29 июля в запечатанном конверте в Брюссель. Необычайные усилия, приложенные немцами, отражали то огромное значение, которое придавалось ими этому документу.
Германия получила «надежную информацию», говорилось в ноте, о предполагаемом продвижении
Так как Германия, утверждалось далее, не может рассчитывать на то, что бельгийская армия остановит французское наступление, она вынуждена в «целях самосохранения» «предвосхитить это вражеское нападение». Германское правительство будет «очень сожалеть», если Бельгия станет рассматривать вступление ее войск на свою территорию «как враждебный акт». С другой стороны, если Бельгия займет позицию «благосклонного нейтралитета», Германия возьмет на себя обязательство «уйти с ее территории, как только будет заключен мир», возместить все потери, причиненные германской армией, и «гарантировать при заключении мира суверенные права и независимость королевства». В первоначальном варианте это предложение заканчивалось так: «...и отнестись с самым доброжелательным пониманием к любым требованиям Бельгии о выплате компенсации за счет Франции». В последний момент Белов получил указание вычеркнуть это упоминание о взятке.
Если Бельгия выступит против прохождения германских войск через ее территорию, говорилось в конце ноты, она будет считаться врагом Германии и будущие отношения с ней будут решаться с помощью «оружия». Бельгийцы должны были дать «недвусмысленный ответ» в течение 12 часов.
После чтения ноты на несколько минут «установилась трагическая тишина, казавшаяся бесконечно долгой», вспоминает Бассомпьер. Каждый находившийся в комнате думал о выборе, перед которым стояла страна. Маленькая по размерам и недавно получившая свободу, Бельгия упрямо цеплялась за независимость. Однако никому из собравшихся не было необходимости объяснять, к каким последствиям приведет решение об обороне. Страна подвергнется нападению, дома — разрушению, люди — репрессиям.
Немцы, стоявшие у дверей Бельгии, обладали десятикратным перевесом в силе, поэтому окончательный исход борьбы не вызывал сомнений. С другой стороны, если бы бельгийцы уступили требованиям Германии, они стали бы соучастниками нападения на Францию и нарушителями собственного нейтралитета, не считая того, что они добровольно соглашались на оккупацию, получив взамен почти ничего не значащее обязательство, что победоносная Германия в будущем, возможно, и отведет свои войска. В любом случае их ждала оккупация, а уступить, кроме того, означало потерять еще и честь.
«Если нам суждено быть разбитыми, — писал о своих переживаниях Бассомпьер, — то лучше быть разбитыми со славой».
Ван дер Эльст первым нарушил тишину в кабинете. «Итак, мы готовы?» — спросил премьер.
«Да, мы готовы, — ответил де Броквилль. — Да, — повторил он, как бы убеждая самого себя, — за исключением одного — у нас еще нет тяжелой артиллерии». Только в прошлом году правительство добилось от парламента одобрения увеличения военных ассигнований, который неохотно пошел на этот шаг, придерживаясь строгого соблюдения нейтралитета. Заказ на тяжелые орудия был дан фирме Круппа, которая, естественно, задержала поставки.
Прошел один час из предоставленных двенадцати. Бассомпьер и Гафье начали составлять проект ответа, в то время как их коллеги стали созывать министров на заседание Государственного совета, назначенное на 9 часов. Им не было нужды спрашивать, каким оно должно быть. Броквилль отправился во дворец, чтобы информировать короля.
Ощущая лежащую на нем ответственность руководителя, король Альберт необычайно чутко следил за развитием событий за границей.
Он не был рожден, чтобы вступить
Но внутри «конверта» скрывалась огромная физическая и интеллектуальная энергия, которая была характерна для двух великих современников — Теодора Рузвельта и Уинстона Черчилля, хотя в остальном он нисколько не походил на них. Он был более склонен к самоанализу, они же почти все свое внимание уделяли окружающему их миру. И все же он чем-то походил на Теодора Рузвельта — их вкусы, если не темперамент, во многом совпадали: любовь к природе, увлечение спортом, верховой ездой, альпинизмом, интерес к естественным наукам и проблемам охраны природы. Альберт, как и Рузвельт, буквально пожирал книги, прочитывая ежедневно не менее двух по любой отрасли —литературе, военной науке, колониализму, медицине, юдаизму, авиации. Он водил мотоцикл и мог пилотировать самолет. Особенную страсть он питал к лазанию по горам, путешествуя инкогнито чуть ли не по всей Европе. Как прямой наследник, он совершил поездку в Африку, чтобы на месте ознакомиться с колониальными проблемами. Он с одинаковым усердием изучал армию, угольные шахты Боринажа или «Красную страну» валлонов. «Когда король говорит, кажется, что он собирается что-то строить», — сказал как то один из его министров.
В 1900 году он женился на Елизавете Виттельсбах, дочери герцога, который занимался в мюнхенском госпитале лечением глазных болезней. Взаимная любовь, трое детей, образцовая семейная жизнь — все это находилось в резком контрасте с неподобающим поведением прежних правителей, и поэтому, когда в 1909 он вступил на престол вместо короля Леопольда II, к всеобщей радости и облегчению, это послужило одной из причин роста его популярности. Новые король и королева, как и прежде, не заботились о пышности, принимали кого хотели, проявляли интерес и любовь к путешествиям, оставаясь равнодушными к опасностям, этикету и критике. Эта королевская чета стояла ближе не к буржуазии, а пожалуй, к богеме.
Альберт был кадетом военного училища в то время, когда там учился будущий начальник генерального штаба Эмиль Гале. Сын сапожника, Гале был отправлен на учебу на деньги, собранные его деревней. Позднее он стал преподавателем военной академии и подал в отставку, когда не смог больше мириться с пропагандированием теории отчаянного наступления, которую бельгийский генеральный штаб перенял от своих французских коллег без учета реальных условий. Гале также покинул католическую церковь и стал строгим евангелистом. Пессимистически настроенный, чрезвычайно строгий и последовательный, он необычайно серьезно относился к своей профессии, как и ко всему остальному. Говорили, что он ежедневно читал библию и никто не видел улыбки на его лице. Король слушал его лекции, встречался с ним на маневрах. Взгляды Гале произвели на него сильное впечатление: наступление ради наступления и при любых обстоятельствах было опасным делом: навязывать сражение следует только в случае уверенности в достижении важного успеха, а наступательные бои «требуют превосходства в силах».
Несмотря на то что Гале был всего лишь капитаном, сыном сапожника и в католической стране стал протестантом, король выбрал его своим военным советником, учредив для этого специальный пост.
Поскольку по бельгийской конституции король становился главнокомандующим только во время войны, он и Гале не могли в мирное время своими опасениями или идеями повлиять на генеральный штаб. Это учреждение цеплялось за пример 1870 года, когда ни один прусский или французский солдат не переступил бельгийскую границу, хотя, если бы французы и вступили на ее территорию, им было бы достаточно места, куда отступить.