Августовский рассвет (сборник)
Шрифт:
— Это здорово! Откуда взять резервы? Мы, второй батальон, были резервом.
— В таком случае дивизия попросит помощи у советской артиллерии или танков. Они не раз выручали нас из более тяжелых положений.
— М-да! Возможно! Все же ты и фотограф поступили бы мудро, если бы выбрали более безопасное место раньше, чем немцы начнут двигаться. Конечно, это нелегко, поскольку немцы охотятся за каждым человеком. Но если вы не совсем забыли то, чему вас учили в армии, а именно как надо переползать по абсолютно открытой местности, думаю, вам удастся сохранить шкуру без дырок. По-видимому, это несколько труднее, чем водить ручкой и писать репортажи. — И он засмеялся, довольный собой.
Я ответил, несколько уязвленный:
— Если речь идет о знаниях, полученных во время службы в армии, то, по крайней мере, я предпочитаю вспомнить, как обращаться с оружием, чем думать о том, как спасти свою шкуру. И особенно если положение столь критическое, каким вы его нам изображаете. В подобном положении два бойца, даже такие неопытные, как мы, стоят, надеюсь, одного. Не так ли, Цирипа?
Цирипа был желт, как лимон, глаза его растерянно бегали по сторонам. Перспектива пересечь открытый участок, обстреливаемый немецкими минометами, приводила его в ужас. Но не менее этого его ужасало мое решение остаться на месте и защищаться с оружием в руках.
Страх так исказил черты его лица, что майор, который, по всей видимости, никогда не терял хорошего расположения духа, рассмеялся:
— Этот твой фотограф, как видно, не из храброго десятка.
Естественно, я ничего не сказал ему. Не хотелось оскорблять Цирипу, подтвердив правоту майора. Ведь в остальном Цирипа был замечательным напарником.
Он сам поспешил ответить майору:
— Вы правы, господин майор! Я человек не храбрый. Вы кадровый офицер. Когда вы решили избрать себе эту карьеру, вы предвидели, что можете умереть на поле боя. И вы согласились с этим. Я же, господин майор, избирая себе профессию фотографа, не думал, что в один прекрасный день могу погибнуть именно из-за этой профессии. Поэтому, не свыкшись с этой мыслью, я очень дорожу жизнью. Однако вы должны знать, господин майор, что хотя я и не храбр, но все же не побегу, если немцы контратакуют, а постараюсь использовать пистолет так же хорошо, как и фотоаппарат. Я слишком сильно ненавижу гитлеровцев, чтобы считать, что за жизнь надо цепляться при всех условиях.
Услышав подобное из уст Цирипы, я был несколько удивлен. Цирипе не были свойственны тонкости и изящная манера выражаться. Думаю, не много найдется людей, которые так мало мучают себя всевозможными вопросами. Ничто его не удивляло, что бы с ним ни случилось. Он все воспринимал как должное, однако в определенных пределах, которые сам для себя устанавливал.
Поэтому я так сильно и удивился. Радость моя была еще большей, поскольку ответ Цирипы показал мне, что я не ошибся, ценя его.
Но расположение духа майора Каменицы было таким хорошим, что он нашел ответ Цирипы даже забавным.
— Ну ты хорош, фотограф! Значит, избирая ремесло фотографа, ты не думал, что именно оно принесет тебе смерть? Да, действительно, твое ремесло несовместимо с войной. Подумать только — военный фотограф!.. Звучит почти как шутка. Твое ремесло служит исключительно жизни.
Потом, отдав какие-то указания связным, он обратился ко мне:
— Возьмем, к примеру, тебя. Предположим, ты напишешь об этой войне, скажем, книгу репортажей, которая сделает тебя знаменитым во всем мире. Книгу, которая будет жить и после твоей смерти. Так ты и войдешь в вечность. В то время как нам, простым людям, к примеру, такому бедному майору, как я, которого даже в военную академию не приняли, что нам остается, кроме как кокетничать с бессмертием через какую-то фотографию, сохранившуюся и после того, как от нас ничего не останется?
— Я никогда не думал об этом! — воскликнул Цирипа, услышав похвалу майора своей профессии. На несколько мгновений он забыл о своем неизлечимом страхе.
— Да, фотограф, только благодаря вам мы, рядовые люди, становимся по-своему бессмертными. Хочу, однако, сказать тебе одну вещь. То, что тебе страшно, понимаю. Не понимаю, почему ты это показываешь. Так что, фотограф, выше голову! Учись вести себя так, чтобы никто не заметил, что ты боишься этой проклятой смерти. — И он рассмеялся.
У меня в голове мелькнула мысль, что майор не совсем в своем уме. Но уже в следующее мгновение, встретив его взгляд, я понял, в чем дело: майору Каменице тоже было страшно. Совет, который он давал Цирипе, был результатом его собственного опыта. Он испытывал страх, но ему удавалось вести себя так, что никто не догадывался об истине. Преувеличенная веселость, декламаторский тон, разговорчивость, короткие приступы смеха — все это было не чем иным, как уловками, с помощью которых майору удавалось маскировать свой страх.
Зазвонил телефон. Это командир полка интересовался обстановкой.
— Никаких изменений, господин полковник. Люди зарылись в землю и ждут. Как только кто пошевелится, немцы бьют по нему из минометов. Нет, еще не контратаковали и, по-моему, не будут…
Я был так заинтригован услышанным, что не удержался и, после того как разговор окончился, спросил:
— Что произошло, господин майор, почему вы изменили свое мнение?
Он посмотрел на меня недоумевающе.
— О каком мнении идет речь?
— Немцы будут контратаковать или не будут?
В ответ майор рассмеялся:
— Могу биться об заклад, что нет!
— Недавно вы утверждали совсем иное.
— Да, но потому, что меня забавлял безграничный страх твоего фотографа. Я хотел посыпать немного соли на его рану. Но теперь шутки в сторону. По моему мнению, немцы не предпримут контратаки. У них нет достаточных сил даже для наступления на одном участке. Их устраивает, что они будут перемалывать наши силы, находясь сами на выгодных, частично укрепленных позициях. И нельзя сказать, что пока им это не удалось. Наши люди держатся, да еще как, но я не знаю, сколько времени они еще смогут продержаться.
— Думаете, они оставят позиции без приказа?
— Нет, ни в коем случае! Люди не отступят, потому что в конечном счете некому будет отступать.
Я совсем не понимал майора. Сначала он пытался убедить меня, что гитлеровцы будут контратаковать. Потом сказал мне, что они не будут этого делать. Затем дал мне понять, что люди отступят со своих позиций, не выдержав смертоносного огня противника. А через секунду стал утверждать, что они этого не сделают, потому что погибнут все до одного.
— Я больше ничего не понимаю, господин майор!
— Серьезно? Если ты мне обещаешь не писать об этом, я тебе, дорогой мой, признаюсь, что я сам ничего не понимаю. Абсолютно ничего!
Не знаю, то ли вследствие этого признания, то ли из-за его поведения, но я почувствовал глубокую неприязнь к майору Каменице.
Вначале я подумал, что немцы все же начали контратаку. Весь участок вдруг ожил. Трещали автоматы, лаяли пулеметы, кашляли 81-миллиметровые и ухали 120-миллиметровые минометы.