Аврам-трава. Стихотворения 2017—2023 годов

Булатовский Игорь Валерьевич

«Собери все наши заявы, предъявы…»

Собери все наши заявы, предъявыв устной и письменной форме,как мы были правы, неправы,как шли на подливы, приправы,сбоку припеки, прикормы, —никогда не получишь, сука, наш голос,свой отрасти, тренируйся,отрастил же как-то свой волос,и тохес, и нахес, и логосво всю длину терний русских,вот и говори давай собственным рылом,брось наш барачный письмовник,пробавляйся собственным мылом,стань малым, стань мелом, стань мылом,короче, тем, кто в письмо вники не выник, стерся – обмылок, огрызок —вышел в тираж бесконечный,стал пустому воздуху близок,стал

блазок, стал блюзок, стал блузокчитателем, тьмы заречной,и лишь на себя надейся, детеныш,или вообще не надейся,только не плошай, сука, сон наш,сучонок, сучоныш, найденыш,а мы будем рядом, здеся.

«ляг на бок сиську обними…»

ляг на бок сиську обнимичуть-чуть о путине подумайкак он без сиськи там одинв обнимку спит с тяжелой думойсчитай до путина до стасчитай баранов и овечеки слушай сообщенья тассиз сонных маленьких местечеквот из-под мышки говорятиз ямки из пупка из пахаи тени медленных отарспускаются к воде без страхатень галаадская растети воздух никому не нужени жар уже не жар но потречных рассыпчатых жемчужин

«„Я вышел и выдохнул в небо"…»

«Я вышел и выдохнул в небо», —так мог бы сказать идиот,но черного-черного хлебабыл полон черствеющий рот,сосущего черного хлеба,запекшей его головы,и краем надзорного небаходили чугунные львы,ходили они и толкаличугунного ветра шарыи те становились из сталии, падая, пели хорыиз Верди, из тверди, Аидатрагически жалась к стене,и не было больше ни жида,ни эллина, как на Луне,и фразу полночного хлебажевать больше не было сил…Он вышел и выдохнул в небо,и молча свой хлеб проглотил.

«Брахмапутра, Брахмапутра…»

Брахмапутра, Брахмапутра,Индигирка, Колыма.У тебя на шее пудра,ну а я – кусок дерьма.Пахнет женщиной приличнойнафуфоненная смерть.Пахнет водкою столичнойзасупоненная твердьголубая-голубая.Нет, не водкой, – чистый спирт!Ходят голы бабы, бают,отмывают уайт-спирит.Баба Лена, баба Яна,инде горько, инде сласть:коль сама возьмешь Ивана,Дон-Ивана – прямо страсть!В небесах аэростаты,как набухшие удыцелый день стоят куда-топротив ветра и воды.Дети Осоавиахиманосят смерть не по годам:на значке летящих мимо —ветхий маленький Адам.Умывальник! Рукомойник!Полотенце на крючке!Входит в комнату покойник,держит воздух в кулачке.

«сухая каряя звезда…»

сухая каряя звездалежит в коробочке грудиона влажнеет иногдаувидя ветер впередиувидя локоть молодойона слепа на третьей надо было молодойи влажной умереть.

«Избавь меня от пламенных требух…»

Избавь меня от пламенных требух,от племенных хозяйчиков не в духе,от мужичков, ломающих треух,от музыки, засевшей в среднем ухе,от двух из трех, от одного из двух,от уважухи и от покатухи,избавь умом перешибать обух,и от поноса, и от золотухи,избавь меня понюхать слово «дух»,от жития избавь и от житухи,избавь меня от этих рифм на «ух»,избавь меня от этих рифм на «ухи»,и сам иди, пожалуйста, на йух:слова мои не немы, хоть и глухи.

«С тех пор, как сказано „гляди"…»

С тех пор, как сказано «гляди»,она глядит, глядит ини звука из ее груди —не то чтобы «иди ты»…«Какой медлительный позор —искать слова живые.Стоит фланёр, глядит в упорна порванные выи.Пейзаж знакомый с малых лет:крестьянские филеи,в дожде атласных красных лентпалашки, фалалеи.Часу в шестом. Как раз обед.Закрыться в кабинете.Забыть. Забыться. Взять котлет.Не думать звуки эти…Какие звуки под кнутом?!Не вытянешь из бабыни звука. Ну часу в шестом.Сенная. Кнут. (Вина бы.)Сенная. Баба. Били. Бьют.Воровка. Молодая.Красивая. У Спаса бьют.И эту бьют, глодая.И мы – ни звука. И тогдаон скажет мне: „Найди же,найди, румяная п…зда,мне рифму в этой жиже“.».

«Тот синий уголок…»

Тот синий уголок,что нам оставил Блок,счастливую закладку в черном теле,не вынуть, но и нераскрыть на этом дне,минуте, годе, месяце, неделе.Подумай ни о чем,как думают о неми забывают, на какой страницеон был тебе зрачком,и бабочке – сачком,и сердцу – спиртом, и подвздошьем – птице.Побудь пустым, простым,будь высохшим, пустым,коробочкой в жуке, слегка гремящемв коробочке пустой,оставленной на тойстранице в предпрошедшем шелестящем,где на словах ты есть,но ты всего лишь вестьо вестнике, несущем весть о вестиневедомо какой,заведомо плохой,но тянущей пока страниц на двести,чтоб зачитался тыи жизнь жрала листыи где-нибудь на сто восьмидесятомты вспомнил про залог,про синий уголок,слезящийся на мякише замятом.

«Бога нет, но есть святые…»

Бога нет, но есть святые,богом полные, пустые,треугольные круги,говорящие: «Беги,убегай от нас, о, мальчик,мы тебе отрежем пальчики приставим к голове,и отправим жить в Москве».Нету рая, нету ада,а душа святых и рада,ей товарищ – парадокс,черный вой, тамбовский voxdei, страх, петля и ямадля того, кто ходит прямо,ходит криво по степи,повторяя: «Потерпи!»Всяка бездна им любезна,на обед полезна безднаи на ужин хороша.Бездна, бездночка, душа.Бездн на всех они наваряти в тарелочки навалят:ешьте с солью свой обед,вечна смерть, а жизни нет.Ходят дети холостые,дети – это не святые,а не свитые пока,не одетые в бока.Ходят дети, сны натуры,чертят разные фигуры,страшных, маленьких святых,бьющих пальчиком под дых.

«Шум и гам, и страх и трепет…»

Шум и гам, и страх и трепет,и смех и грех по сторонам!Кто там петрит, кто там терпит,кто подсказывает нам?Слушай, Мессиан рассейский,этот страшный оливье,слушай в Бийске, слушай в Ейске,у станка и на жнивье:чики-чим, и крр, и жжиу,цы-цы-прр, тце-тек, тр-цов!«Не до жиру, быть бы живу», —чуют сиринксы самцов.

«Речные погнали озерных…»

Речные погнали озерных,остзейское солнце взошло,и снова – как в трубах подзорных —зажглось броневое стекло.И снова, и снова, и снова,и снова, и снова, и сно…язык потянули за словои стало от слова темно.Потом просветлело немногои кто-то присвистнул: «Фьюить!»Лейкисты вернутся с подмогой —ривьеру в крови утопить.