Аврора
Шрифт:
— Кто это принес? — спросила она у молодой турчанки, поправлявшей у нее за спиной подушки.
— Неизвестно. Какой-то человек сунул его одному из чистильщиков снега перед воротами, а тот передал конверт привратнику. Боишься дурного известия, графиня?
— Кто же станет так утруждаться ради доброго дела?!
Тревога сжимала ей сердце, когда она распечатывала письмо. Оно опять было анонимным. В этот раз загадочный автор — или авторша? — писал: «Тарпейская скала стоит на прежнем расстоянии от Капитолия, но кажется, что оно с каждым днем сокращается. Он не пришел вчера вечером, не правда ли? Это только начало. Да, он засыпает тебя подарками, но не дает того, чего ты так жаждешь. Никакое посольство в Ганновер не отправлялось, и не советую тебе этого требовать. От этого он только заскучает... Кстати, ты уже слышала про фрейлейн фон Кессель, твою предшественницу в
От этого письма у Авроры полились слезы.
Незнакомый пакостник был хорошо осведомлен: впервые они с Фридрихом Августом провели ночь врозь. Верно было и то, что они перестали обсуждать розыск Филиппа, за что Аврора горько себя упрекала. Зарывшись в свое счастье, как в уютный кокон, она упивалась пьянящим эликсиром любви, который ей подливали щедрыми порциями. Всего один раз она заикнулась о Ганновере, но возлюбленный и тогда ушел от ответа и быстро заткнул ей рот поцелуем, а потом за этим последовало все остальное. О браке тоже больше речи не шло, даже когда они оставались наедине. Все это лишало молодую женщину покоя, ведь получалось, что недоброжелатель, подбросивший второе письмо, верно предугадывал ходы. Оставалось выяснить, кто такая эта Кессель, которую она никогда не видела при дворе; даже это имя было ей незнакомо.
Она выпила только молоко, после чего отодвинула от себя поднос. Служанки принялись за ее туалет, как всегда, долгий и тщательный. Ответственность за это лежала на Фатиме, знавшей, что госпожа удовлетворится только самым безупречным результатом, в какое бы время суток ни пришлось этим заниматься. Авроре доставляли удовольствия процедуры, расслаблявшие тело и позволявшие размышлять. Однако этим утром она попросила побыстрее привести ее в порядок, потому что торопилась в гости. Аврора вдруг спохватилась, что слишком увлеклась своей страстью и напрочь забыла обо всем остальном. Когда она в последний раз справлялась о здоровье Шарлотты Беркхоф? Ответила ли на ее последнее письмо? А ведь верная подруга писала в нем, что все сильнее тревожится о судьбе Клауса. Тот все еще не возвратился в Целле, где ничего не знали о событиях в Ганновере, за исключением того, что там с каким-то исступлением предаются веселью. Праздники следовали нескончаемой чередой, что создавало невообразимый хаос. Аврора вспомнила, как и она однажды попала в сети необузданной страсти — но только на короткое мгновение! Это случилось с ней тогда, когда принц, можно сказать, похитил ее для трехдневного праздника любви в Морицбурге. Те три дня превосходили опьянением любое самое хмельное празднество, ведь они с любимым были совершенно одни, слуги попрятались, так что можно было позволить себе любое сумасбродство вплоть до плясок голышом под звуки невидимой скрипки. А их самозабвенные любовные ласки ночи напролет под медвежьими шкурами перед раскаленным камином в огромной пустой трапезной... И все это под потоки шампанского!
Теперь, вспоминая это, Аврора заливалась краской стыда, хотя и испытывала, почти как тогда, сладостный трепет.
Довольная своим отражением в зеркале, она приказала отвезти ее к Елизавете. Та слегла с бронхитом, подхваченным из-за вечных дворцовых сквозняков. Перед самым приходом подруги больной отворяли кровь. Аврора застала ее за очередной процедурой — с полотенцем на голове, вдыхающей целебные ароматные пары.
— С меня довольно! — глухо раздалось из-под полотенца. — Присаживайтесь! — пригласила Елизавета гостью.
Аврора сбросила накидку, подбитую и отороченную соболями, но оставила муфту. Садясь у камина, она посоветовала Елизавете довести лечебные манипуляции до конца. Минут через пять-шесть фон Менкен высунула из-под полотенца красное потное лицо. На голове у нее был чепчик с кружевами и розовыми лентами.
— Как будто полегчало! Благодарю за терпение! А теперь сядьте поближе... Какая же вы красавица! — воскликнула она, когда Аврора устроилась в ногах ее постели. — Но что-то вы слишком печальны...
Вместо ответа Аврора извлекла из муфты письмо и предъявила его подруге.
— Вижу-вижу! Ворон клюнул снова... Легко догадаться, с каким вопросом вы пожаловали, — молвила Елизавета, прочтя письмо. — Вам нужно узнать, кто такая эта Кессель!
— Да, сделайте милость.
— Она наделала достаточно шуму, чтобы ее забыть. Что меня удивляет, так это то, что при этом дворе, где так принято злословить...
— ...вам известна женщина, не пораженная этим пороком?
— Нет, что вы! Я о другом: странно, что это вкусное блюдо вам подали с таким опозданием! Но в любом случае вам совершенно не из-за чего убиваться. Вы ведь не настолько наивны, чтобы воображать, будто стали первой любовницей нашего Фридриха Августа? Он никогда не страдал скрытностью, и эхо его шалостей долетало, думаю, до Франции и даже до Англии. Ну, перейдем к этой Кессель, предшествовавшей вам, как... скажем, как черновой набросок предшествует безупречному письму.
— Какое затянувшееся вступление! Елизавета достала платок, высморкалась и продолжила:
— Со вступлением покончено. Как вам известно, его брак с маленькой уроженкой Бранденбурга был союзом по любви, и так как пара славно ладила, все решили было, что наш курфюрст наконец угомонился. Никто, правда, в это особенно не верил, зная его натуру... Двор не ошибся. В один прекрасный день курфюрстина-мать зачислила в свои фрейлины некую фрейлейн фон Кессель. Сделала она это по совету фрау фон Фрайзен, жены одного из советников, под тем предлогом, что девушка из хорошей, но бедной семьи заслуживала поощрения. К тому же при своей миловидности она не обладала броской красотой и держалась весьма скромно, не то что пресловутая Лавальер, обратившая на себя внимание французского короля. Разница в том, что Лавальер была по-настоящему скромной, робкой, неуверенной в себе. Не то что наша Кессель!
Попав во дворец, они с фон Фрайзен перешли к следующему акту хорошо продуманной комедии: благодетельница принялась хлопотать за свою подопечную перед Фридрихом Августом, добиваясь содержания, которое позволило бы обездоленной бедняжке не ударить в грязь лицом в окружении столь элегантных придворных. И так его этим доняла, что ему захотелось самому взглянуть на эту девушку. Как-то вечером, навещая матушку, он провел долгое время наедине с Кессель... И так она ему приглянулась, что он завел привычку коротать за беседой с ней все вечера... Как вы догадываетесь, беседы эти представляли собой пространные признания в искренности чувств. Но наша умница, повинуясь мудрой наставнице, не спешила сдаваться, прячась за крепостной стеной своей твердокаменной добродетели, ее, дескать, единственного достояния. Наконец, ей предоставляется желанное денежное содержание. Сцена благодарности, слезы, вздохи, громкие слова с обеих сторон, тем не менее крепость «добродетели» продолжает держаться. Тогда в дело вступает... догадались, кто?
— Бехлинг? — предположила Аврора, слушавшая насмешливый рассказ со смесью любопытства и брезгливости.
— Он самый. Канцлер выступает в защиту своего господина так же, как потом это случилось с вами.
— Приятно это слышать!
— Как видите, у нашего государя не такое уж богатое воображение... Тем не менее ради вас он расстарался гораздо больше, чем ради кого-либо еще, из чего можно заключить, что Кессель он любил далеко не так сильно, как вас. Бехлинг уговорил нежную фрейлейн приехать на свидание в имение Фрайзена в миле от Дрездена. Назавтра она как будто случайно, прогуливаясь по тамошней опушке, встречает принца, охотящегося в компании Бехлинга...
— Разве этот старик еще держится в седле?
— Он еще и не на такое способен ради того, чтобы сохранить свое место доверенного лица. Милая беседа, затем появление фрау фон Фрайзен, приглашающей всех во дворец, где наша парочка, оставленная четой фон Фрайзенов наедине, балуется чаем. Близится развязка. По прошествии трех дней Фридрих Август отправляет робкой Кессель бриллиантовое ожерелье, за которое та благодарит его понятным вам способом.
Все могло бы храниться в тайне, без ведома супруги, хотя та уже начинала сетовать, что муж не проявляет былого усердия в любви, но Кессель не было до этого никакого дела. Грезя о браке, она не придумала ничего лучшего, кроме как предстать перед Кристиной Эберхардиной разодетой в пух и прах, нацепив все бриллианты, которыми ее осыпал любовник. Наша принцесса вспылила и выгнала дерзкую соперницу, обозвав ее распутницей и даже отхлестав по щекам. Обиженная жертва помчалась жаловаться сами понимаете кому. Тот, разъяренный, кинулся к жене с намерением ее проучить, но наткнулся на свою мать, утешавшую оскорбленную принцессу... Перед их единением он смешался и всего лишь попросил наставления, как ему поступить в сложившейся ситуации. «Выход очевиден, — отвечала вдовствующая курфюрстина-мать. — Выдайте ее замуж за кого-нибудь, кто проживает на почтительном удалении отсюда». К ее изумлению, — а я знаю это с ее собственных слов, — сын почти не возражал. Видимо, Кессель пролила при нем столько слез, так накричалась, что лишилась части своей привлекательности. К тому же сам он никогда не терпел жалоб. Предоставив матушке утрясать это дело, он отбыл «отдыхать» в свой любимый Морицбург.