Австралийские рассказы
Шрифт:
— Но он бы тоже хотел с вами попрощаться.
— Пустяки, не стоит будить. Я на минутку. Мне надо порядочно отмахать до полудня.
— До полудня?
— Я ухожу в Робинвейл.
И тут лицо его внезапно осветилось такой беспечной улыбкой, что я сразу понял, отчего он так помолодел. Он был взбудоражен, еле себя сдерживал. Видно, ему стоило труда не орать во все горло. Так вот почему он пришел! Вот что ему нужно было нам сказать! Он хотел смыть пятно со своего доброго имени.
Поставив ногу на ступеньку, он наклонился и длинной рукой без труда дотянулся до меня. Пожимая сильную ладонь, я почувствовал, как в меня переливается
— Пусть сам копается в саду, не нужны мне его два паршивых шиллинга.
— Счастливого пути, старина, — сказал я с завистью.
— Поклон вашему дружку.
Через минуту он исчез, а мне остался баклан, и река, освещенная поднявшимся солнцем, и слабый запах догорающего костра.
Гэвин Кэйси
Испорченный чертеж
Перевод Э. Питерской
Когда школа окончена и вы нашли какую-нибудь работу, можно поступить в вечернее коммерческое училище или горнорудное, в котором, кроме дневного, есть еще и вечернее отделение, где на лекциях и практических занятиях изучают различные технические дисциплины.
Когда мы в четырнадцать лет окончили школу и наш класс распался. Штепсель и я обнаружили, что наши родители хотят, чтобы мы продолжали совершенствовать свои знания, и мы записались в горнорудное училище.
Нас больше всего интересовали девушки, сигареты и автомобили, но мы, конечно, подчинились желанию родителей и, прикинув, решили, что горнорудное училище, пожалуй, самое подходящее.
Как это всегда бывает, наш класс в горнорудном училище разбился на пары закадычных дружков, и мы со Штепселем были большими приятелями. Мы там не многому научились, но два года вместе посещали лекции, и нам нравилось шагать вечером по улице, держа под мышкой книги и рейсшины с таким видом, словно мы в будущем собирались стать управляющими приисков или чем-нибудь в этом роде. По сравнению со школой, учиться там было легко и приятно. Если ты чувствовал усталость, то можно было подремать за партой, не заботясь о записи лекций. Если ты уж очень переутомился или интересовался чем-нибудь другим, то можно было совсем пропустить занятие, и никто не задавал тебе неприятных вопросов. Те, кто действительно хотел чему-то научиться, были в большинстве гораздо старше нас; они уже знали, что такое жизнь, и смотрели на вещи другими глазами.
Как-то вечером я и Штепсель шли по улице с рейсшинами и готовальнями под мышкой; нас ожидали два часа черчения, и Штепсель предлагал пропустить занятие, а я не соглашался. Я умел ловко орудовать карандашом и хотя предпочитал рисование, но не возражал и против черчения.
— Как насчет того, чтобы смыться? — спросил Штепсель. — Могли бы пойти в парк, подцепить девочек.
— Вернее всего, мы там взбесимся от скуки, — ответил я.
Над входом в училище висел яркий фонарь, и летними вечерами вокруг него кружились тысячи мошек, а перед началом лекций около сотни юношей и мальчиков бродили здесь по шуршащему красному гравию. Когда мы подошли, они уже толпились под фонарем, все окна были освещены, а по коридорам сновали преподаватели и ученики. Мы направились прямо в класс, где стояли
— Ну, как твоя шестигранная гайка? — спросил Штепсель.
Он подошел ко мне, через плечо посмотрел на чертеж, который я уже почти закончил, и хмыкнул.
— Вот увидишь, Циклоп заставит тебя это переделать, — сказал он. — Посмотри, какие линии!
— А что тебе не нравится? — спросил я, разозлившись. — Эти линии похожи на резьбу, а твои похожи на лестницу в шахте.
Мне нравилась моя шестигранная гайка и особенно резьба. Над резьбой я трудился изо всех сил, штрихуя и растушевывая, пока не стало казаться, что это настоящий металл. И я подумал, что Штепсель просто завидует и придирается из-за того, что я решил пойти на урок.
— Ничего подобного, — повторил я. — Резьба сделана хорошо.
— Ты так думаешь? — сказал Штепсель. — Вот подожди, что скажет Циклоп.
Тут появился Циклоп. Покачиваясь, как старый больной слон, он подошел к возвышению и уселся на стул с таким видом, словно никогда больше не собирался сдвинуться с места. Мы все замолчали, большинство принялось за работу. Но Штепсель заставил меня усомниться и в самом себе, и в Циклопе, и в шестигранной гайке. Мне больше не хотелось чертить. Я сидел на высоком стуле и хмуро поглядывал на преподавателя. Вечер был очень жаркий, и Циклоп не выказывал никакого желания сойти с возвышения и пройтись по классу. Он тяжело дышал, и его лицо лоснилось от пота, а взгляд единственного глаза был направлен куда-то в пустоту. Над лысой блестящей головой ореолом висела мошкара. Он, казалось, думал о чем-то своем. Это был глупый безвредный старик, и его ученики доставляли ему много неприятных минут.
Я удивился, как такой тихий старый чудак, как Циклоп, ухитрился лишиться глаза. Черная щетина на подбородке и повязка на глазу делали его похожим на толстого пирата, хотя его череп блестел весьма респектабельно. У меня испортилось настроение, я был зол и жалел о том, что не воспользовался предложением Штепселя удрать с черчения. Вдруг я заметил, что Циклоп закрыл свой единственный глаз.
— Эй, Штепсель! — шепнул я. — Посмотри-ка на старика Циклопа!
— Черт возьми! — сказал Штепсель. — Старый баран спит!
— Вот именно, — сказал я сердито. — Вот как он нами интересуется! Спит, старый баран!
— Эй, Вонючка! — прошипел Штепсель, обращаясь к своему соседу с другой стороны. — Взгляни-ка на Циклопа!
Новость мгновенно облетела весь класс.
Все сейчас же перестали чертить.
— Чтоб мне провалиться, — сказал кто-то, — неплохо они устроились. И еще хотят, чтобы мы работали!
— Смоемся, ребята? Он проснется, а нас никого нет! — раздался другой голос.
— Нас накроют в коридоре, — сказал Штепсель. — Мы не можем оставить доски, а если их убирать, то будет много шума.
Я начал рисовать спящего Циклопа и мошек над его головой и все остальное. Для большего впечатления я опустил мошек пониже, а одну посадил ему на нос, — она заглядывала в его открытый рот. Махнув на все рукой, я рисовал прямо на своем чертеже, рядом с шестигранной гайкой.
Мне редко удавалось добиться большого сходства, но на этот раз я достиг его почти без всяких усилий. Циклоп получился как живой — и складки жира, и лысая голова, и пиратская повязка, и открытый усталый рот.
— Дай посмотреть, — шипели вокруг. — Передай эту штуку по классу.