Австрийская экономическая школа
Шрифт:
В любом разделе каталлактики можно обнаружить разрушительные последствия математической трактовки экономической науки. Достаточно сослаться всего на два примера. Первый из них — это так называемое уравнение обмена, представляющее собой тщетные попытки экономистов-математиков решить проблему изменений покупательной способности денег. Второй лучше всего представить ссылкой на авторитетное высказывание профессора Шумпетера, согласно которому потребители, оценивая потребительские товары, “ipso facto также оценивают и средства производства, участвующие в создании этих товаров”. Вряд ли возможно более искаженно представить рыночный процесс.
Предмет экономической науки — не товары и услуги, а деятельность живых людей. Ее цель — не распространяться по поводу идеальных конструкций типа равновесия. Единственная задача экономической науки анализ деятельности людей, процессов».
Л. фон Мизес
Человеческая деятельность:
Трактат по экономической науке
Челябинск.: 2005,
Социум. С. 329—335
Комментарий
Во многих случаях использование математики является неизбежным результатом проведения эмпирических исследований в области экономической науки. В этом
Впрочем, если бы единственное возражение против использования математики сводилось к экономии усилий, ее сторонники могли бы в свою защиту сослаться на соображения эстетики или академического престижа. Следует заметить, однако, что Мизес отвергает математические методы в экономической теории не только из-за их неэффективности, но и потому, что они серьезно сдерживают прогресс в нашей науке. Как мы отметили в главе 1, представители австрийской школы рассматривают экономическую теорию как науку, имеющую дело с фактами реальной жизни — категориями человеческой деятельности, присутствующими в голове каждого человека и не имеющими ничего общего с формулами и другими элементами математического языка. Поэтому главная проблема с математикой заключается в том, что она пригодна для отражения только повторяющихся равновесных состояний, характерных для мира механики. Именно по этой причине математическая экономическая теория склонна к отрыву от реальности и к ограничению предмета своих исследований равновесными, или стационарными, экономическими моделями — ведь только они пригодны для анализа методами математики. Экономисты австрийской школы убеждены, что эта тенденция принесла большой вред, потому что математические методы затемняют реальный предмет экономической науки. Экономическая наука должна заниматься исследованием человеческой деятельности, образующей рыночные процессы. Благодаря этим процессам рыночные экономики всегда стремятся к состоянию равновесия, но никогда его не достигают из-за постоянно меняющихся данных внешнего мира и прежде всего из-за творческой природы и предприимчивости человека, играющего ведущую роль в рыночных процессах. С точки зрения австрийцев, миссия экономиста заключается в изучении этих процессов, которые всегда толкают экономику к равновесию, но не самого равновесия, представляющего собой придуманную экономистами вспомогательную логическую конструкцию. Назначение этой конструкции только в том, чтобы с помощью сопоставлений и противопоставлений облегчать постижение динамических рыночных процессов. Поэтому понятно, что, с точки зрения Мизеса, математические методы следует отвергнуть не только как совершенно бесполезный, но и как вводящий в заблуждение инструмент, поскольку их использование опирается на ложные допущения (о существовании неизменных соотношений между экономическими переменными, о доступности всей необходимой информации и пр.) и ведет к ошибочным выводам (применимым только к отсутствующим в реальной жизни состояниям равновесия). Отсюда можно заключить, что математика отвлекает лучшие умы от подлинно экономических проблем и, что еще хуже, обрекает на ошибки.
Негативные последствия использования математики в экономической теории можно видеть практически во всех областях нашей науки. Например, теория «совершенной конкуренции» породила абсолютно нереалистичную модель, неспособную объяснить реальные рыночные процессы, которые одни только и должны интересовать экономистов. Точно так же «экономическая теория благосостояния» парадоксальным образом является попыткой оценить экономические реалии в свете модели, не имеющей отношения к реальной жизни, — модели общего равновесия. И последнее по порядку, но не по значению: существует проблема экономического расчета при социализме, которую легионы математических экономистов считали разрешимой именно потому, что их модели и без того опирались на предположение о доступности всей информации, необходимой для составления соответствующей системы вальрасианских уравнений. Мы могли бы привести еще много примеров того, насколько экономическая наука нуждается в таком изменении парадигмы, которое бы направило исследователей в новом, более плодотворном направлении, прочь из трясины сциентизма.
Ниже мы приводим отрывок из третьего тома работы Ф. А. Хайека «Право, законодательство и свобода». В этом отрывке Хайек кратко намечает австрийское понимание конкуренции. Как мы объяснили в главах 1 и 2 этой книги, конкуренция понимается как динамический процесс соперничества, позволяющий предпринимателям создавать и находить наилучшие способы удовлетворения нужд потребителей. Благодаря творческой природе этого процесса мы не способны оценить его результаты, потому что не имеем критерия для выяснения того, в какой степени оптимальны эти результаты в каждом отдельном случае. Остается
«В экономике, как и всюду, конкуренция — деликатная форма отношений, и к ней следует прибегать лишь в тех случаях, когда мы не знаем заранее, кто сделает работу лучше других. Только непосредственная деятельность, идет ли речь об экзаменах, спортивных соревнованиях или рынке, позволяет выяснить, кто в данный момент сильнее. При этом, конечно, каждый из соревнующихся может показать результаты ниже своих потенциальных возможностей — хотя, вообще говоря, соревнование один из эффективнейших способов обнаружения человеческих возможностей. Конкуренция поощряет каждого делать работу лучше, чем его ближайший соперник. Если этот ближайший остается далеко позади, то лидер волен решать, какие усилия с его стороны являются чрезмерными. Только если преследователь наступает лидеру на пятки и лидер не знает, насколько он лучше преследователя, он, и оставаясь впереди, будет выкладываться полностью. И лишь в том случае, когда соперники слишком мало отличаются друг от друга и каждый стремится занять более высокое место — все они будут, так сказать, вытягиваться на цыпочках и смотреть через плечо, чтобы знать, не догоняет ли конкурент.
Таким образом, конкуренция, подобно эксперименту в науке, является прежде всего процедурой открытия. Ни одна теория, исходящая из допущения, что подлежащие открытию факты уже известны, не может оценить ее по достоинству. Поскольку вся совокупность фактов, известных или «данных», никогда не может быть учтена полностью (в начальных условиях имеется неустранимая неопределенность), то нам остается надеяться на ту процедуру, которая с большей вероятностью, чем другие уже известные нам схемы и процедуры, способна принять во внимание самое большее число полезных фактов, характеризующих конкретную ситуацию. Ошибка в выборе правильной политики на основе следующих из конкуренции результатов начинается с допущения, что все относящиеся к делу обстоятельства известны кому-то одному. На самом деле речь идет о том, чтобы обеспечить оптимальное использование знаний и навыков, рассеянных среди сотен тысяч людей и в своей полноте никогда не известных и недоступных одному человеку. Конкуренция должна рассматриваться как процесс приобретения и передачи знаний; предполагать, что все знание с самого начала доступно кому-то одному, значит превратить конкуренцию в нонсенс. Судить о конкретных результатах конкуренции по воображаемым результатам, к которым она, как нам кажется, должна привести, так же бессмысленно, как судить о результатах научного эксперимента по тому, насколько он соответствует нашим ожиданиям. Как и в научном эксперименте, результаты оцениваются здесь исходя из условий эксперимента. Поэтому от конкуренции не следует ждать большего, чем от других способов экспериментирования, а именно, что она ведет к чему-то отличному от максимизации измеримых результатов. Она лишь позволяет в благоприятных условиях лучше использовать умения и навыки людей, чем это было бы возможно при использовании других процедур. При этом, хотя любое использование знаний и навыков может рассматриваться как материальный выигрыш и, следовательно, каждый дополнительный акт обмена, устраивающий обе стороны, — как общественно полезный, мы никогда не сможем сказать, каково суммарное количество полученных в результате выгод. Мы имеем здесь дело с приращениями, которые нельзя просуммировать, и должны принять как возможный оптимум результаты, полученные в условиях, скорее всего наиболее благоприятных для открытия новых возможностей.
Как будет действовать индивид под давлением конкуренции, с чем он столкнется в этих условиях — не знает заранее даже он сам, а тем более кто-то другой. Поэтому бессмысленно ждать от индивида, что он будет вести себя «как если бы конкуренция была», когда на самом деле ее нет, или как если бы он работал в условиях полной конкуренции, в то время как на самом деле эти условия обеспечены лишь частично. Мы увидим, в частности, что главный источник ошибки кроется здесь в представлении, что «кривая издержек» индивида есть нечто объективное, установимое посредством экспертизы, тогда как фактически она определяется лишь на основе личного знания и суждений самого индивида, которые будут совершенно иными в зависимости от того, работает ли он в условиях острой конкуренции или же один или почти один.
Хотя объяснять результаты конкуренции — одна из главных задач экономической теории (иначе именуемой каталлактикой), но рассмотренные факты резко ограничивают возможности такой теории предсказывать конкретные результаты конкуренции, которые нас как раз особенно интересуют. В самом деле, конкуренция ценна как раз тем, что обеспечивает процедуру открытия, в которой мы не нуждались бы, будь результаты конкуренции предсказуемы. Экономическая теория, исходящая из допущения, что теоретик во всей полноте обладает знанием реальных участников процесса, конструирует модель — и тем самым проливает свет на принцип действия процедуры открытия. Эта модель интересна нам, но лишь потому, что показывает, как работает система такого рода. Прилагать же эту модель нам приходится к реальным ситуациям, в которых мы не обладаем знанием вовлеченных в них людей. Экономист-теоретик как бы заглядывает в карты всех игроков, участвующих в построенной им мысленной модели, и на этой основе делает некоторые общие заключения о характере результата. Эти заключения, вероятно, могут быть проверены на искусственно построенных моделях, но интересны они как раз там, где теоретик проверить их не в состоянии, поскольку не обладает необходимой суммой знаний, рассеянных между всеми участниками реальной игры».
Ф. Хайек
Право, законодательство и свобода
М.: ИРИСЭН, 2006. С. 389—391
В 1997 г. в связи с выходом Израэла Кирцнера в отставку с должности профессора экономической теории Нью-Йоркского университета редакция журнала Journal of Economic Literature попросила его написать статью с кратким описанием текущего положения дел в современной австрийской школе. Так появилась статья «Предпринимательское открытие и конкурентный рыночный процесс: австрийский подход», опубликованная в журнале 5 марта того же года (том 35). Ниже мы воспроизводим важный отрывок, в котором Кирцнер объясняет фундаментальную роль удивления и открытия как свойств творческого предпринимательства. Он также отмечает, что концепция открытия, или творчества, занимает место как раз между неоклассическим обдуманным поиском информации и анархичной и калейдоскопической концепцией рынка, которую мы находим у таких авторов, как Шэкл. Вот собственные слова Кирцнера: