Австрийский моряк
Шрифт:
Именно это обстоятельство подвигло меня повернуть на норд-ост и взять курс на Лесину, а не пробиваться на зюйд к городу Лисса. Продолговатая гористая Лесина хотя бы укроет нас от непогоды. Итак, мы запустили бензиновые двигатели и дали ход, управляя лодкой посредством команд через люк в машинном отделении.
Не прошло и двадцати минут, как послышался доклад впередсмотрящего:
— Двухтрубный корабль сорок градусов справа по борту!
Кораблем оказался старый миноносец TB-XIV под командой совсем молоденького линиеншиффслейтенанта.
— Эгей, на U-8! Принимайте поздравления! — С восторгом прокричал он, когда мы сблизились. — Как я понял, тот итальянский крейсер — ваша работа?
— Наша. Но как до вас так быстро дошли вести?
— Из форта Првастак послали телеграмму на Лиссу. Мы патрулировали пролив Неретва, когда получили по радио приказ идти к Првастаку и подобрать обломки прежде, чем их унесло в море. Вы в порядке? Вид у вас изрядно помятый, надо сказать. Не отбуксировать вас до порта?
— Итальянский эсминец таранил нас сразу после гибели крейсера, но на вид все хуже, чем на деле. Не хлопочите насчет буксировки, до Лесины мы своим ходом доберемся. А еще было бы хорошо, выясни вы, что это был за крейсер. Класс «Гарибальди», но точнее опознать не смог.
— Ну хорошо. Но если не возражаете, мы передадим по радио на Лесину, что вы идете туда.
Распрощавшись с TB-XIV, мы продолжили путь. Вскоре я уже жалел, что отказался от помощи, потому как двигатель левого борта закашлял и заглох, решительно отказываясь заводиться снова. Механики отсоединили топливопровод и слили немного горючего в банку из-под варенья. В бензине густо плавали хлопья серебристо-серой краски, которой покрывались изнутри баки. Очевидно, от взрыва торпед топливо перемешалось, и фильтры и карбюратор засорились. Оставалось идти вперед под одной машиной. Время уже близилось к часу дня когда мы проковыляли между восточными из островом Сан-Клементе и оказались ввиду места назначения. Насчет укрытия за горами Лесины я не ошибся. Над морем бушевал норд-ост, но здесь, с южной стороны острова, даже листья на оливах не колыхались. Выстроенный из белого известняка город Лесина лежал перед нами в полуденном мареве и дремал под защитой венецианской крепости, угнездившейся на поросшей виноградниками горе, позади поселения. Картина была почти такой же сонно-прекрасной как в дни моих довоенных парусных прогулок: среди кипарисов стрекотали цикады, а аромат лаванды плыл с красных полей, террасами поднимающихся по склону. Обычно в такое время суток даже ящерица старается не шевелиться, но этот день выглядел исключением.
— Да, Месарош, новости в этих краях распространяются быстро, — заметил я, опустив бинокль. — Похоже, на берегу нас ждет торжественный прием. Прикажите людям одеться в парадную форму, нельзя ударить в грязь лицом.
На расположенном в тени пальм пароходном причале примерно в миле прямо по курсу построился почетный караул из восьми десятков солдат. Солнце играло на меди духового оркестра, и в скором времени над сапфировыми волнами разнеслась бодрая мелодия марша «Принц Евгений».
Однако с каждой минутой состояние экипажа U-8 все менее располагало к триумфальному входу в порт. За минувшие полчаса стало ясно, что коварные Хофмокль и Савицки еще не закончили свои грязные игры: вдобавок к вызванному их капустным рагу метеоризму у нас развились сильные спазмы желудка и расстройство кишечника. Члены команды переминались с ноги на ногу, мечтая уединиться, а я сам, надевая парадный белый мундир, едва справлялся с могучими позывами. Но долг есть долг, и по мере приближения к пароходному пирсу наименее пострадавшие из матросов покорно выстроились на палубе. Мы ползли под электромоторами, потому как бензиновый двигатель правого борта тоже заглох на самом входе в гавань. Теперь оркестр наяривал «Марш Радецкого», и мы находились достаточно близко, чтобы разглядеть почетный караул. Он состоял из среднего возраста ландштурма, и из-под старомодных синих гимнастерок солдат выпирали объемистые брюшки. Во главе строя стоял с саблей наголо дородный офицер с пышными усами. Рядом с ним располагалось согбенное, увешанное медалями существо, облаченное в белый генеральский мундир и патентованной кожи кивер, какие с начала века встречались редко — этот убор у нас получил прозвище «заместитель мозга». Близ него поместился мужчина с наброшенной поверх головы темной тканью, вращающий ручку кинокамеры. Мои парни, как я с гордостью подметил, ухитрялись стоять навытяжку, вскинув подбородок, хотя все, не исключая меня и Месароша, стискивали зубы в стремлении сдержать позывы. Оркестр грянул «Готт Эрхальте», и мы с Месарошем, стоя на покореженной рубке, вскинули ладони к козырьку. Штайнхюбер высунул голову из люка машинного отделения и отдавал рулевому и механику указания, подводя нас к причалу. Солдаты на берегу взяли винтовки «на караул», флаги были приспущены в дань уважения к гимну империи. «У нас должно получится», — подумал я.
А потом разразилось несчастье — музыканты затянули второй куплет «Готт Эрхальте». К этой минуте мы все, до единого, находились в плачевном состоянии. Люди крепились, но ожидание затянулось дольше, чем могли вынести плоть, кровь и взбунтовавшиеся внутренности. Один человек двинулся, а за ним, словно кирпичи обрушившейся стены, и остальные тоже попрыгали на пирс, и прямо через строй почетного караула ринулись к giardino publicco [15] — узенькой полоске кустарника и пальм, отделявшей пристань от близлежащих домов.
15
Общественному саду (ит.)
Я стоял и держал под козырек достаточно долго, чтобы заметить как лицо дородного офицера заливает краска грозящего апоплексией ужаса, а затем сам с проворством серны сиганул на пирс и, сопровождаемый старшим офицером, устремился к зарослям в компанию своих матросов. Музыканты, вот славные ребята, продолжали исполнять императорский гимн как ни в чем не бывало.
Разумеется, мне как капитану полагалось первому застегнуть брюки и с непринужденным видом вынырнуть из кустов, чтобы подвергнуться вулканическому гневу командира почетного караула, полковника крепостной артиллерии. Поэтому я подошел к офицеру и отдал честь. Да, на мне красовался парадный мундир, но помимо него присутствовали суточная щетина, густой слой привычной для подводной лодки сажи, прибавьте сюда подбитый глаз и прицепленный липким пластырем к лицу кусок пропитанной кровью марли. Зеваки и солдаты почетного караула замерли, явно предвкушая неизбежную стычку между сухопутными и морскими силами армии его императорского величества. Я заметил, что человек с камерой благоразумно прекратил снимать и вынырнул из-под ткани, чтобы полюбоваться представлением. Тишина установилась такая, какая некогда повисала, должно быть, над амфитеатром Полы, когда льва знакомили с преступником.
Думается, лев оглядывал некоторое время угощение с головы до ног, точно как герр оберст и его престарелый товарищ оглядывали меня. Затем тишину нарушила команда «r"uhrt euch!» [16] , от которой, наверное, стекла в домах повылетали на противоположном конце гавани, а за ней последовал громкий стук — это восемьдесят прикладов опустились на мостовую. Оберст продолжал держать саблю наголо, и на какой-то миг мне показалось, что он собирается проткнуть меня насквозь. Но он опустил клинок, очевидно, не без внутренней борьбы, и я с рукой, по-прежнему вскинутой к козырьку, отрапортовал:
16
«Вольно!» (нем.)
— Герр оберст, честь имею доложить о прибытии субмарины его величества U-8 после успешного патрулирования. К вашим услугам, капитан корабля, линиеншиффслейтенант Отто Прохазка.
Полковник, шея которого выпирала из воротника, ожег меня яростным взглядом. Тем временем дряхлый генерал бормотал что-то себе под нос. Я сумел разобрать только такие утешительный реплики как «военный трибунал», «мятеж» и «расстрельная команда».
Тишину нарушил оберст, который вложил саблю в ножны и подошел ко мне. Его мясистое багровое лицо нависло над моим, потому как полковник был на целую голову выше. Глаза у него налились кровью и округлились как у быка, с которым случился сердечный приступ.
— Герр линиеншиффслейтенант…
— Герр оберст?
— Герр линиеншиффслейтенант! — повторил он тоном человека, изо всех сил старающегося удержать себя в узде. — Хочу довести до вашего сведения, что за тридцать четыре года службы в императорской и королевской армии я ни разу — слышите меня, ни разу! — не встречал такого хамского, презренного, в высшей степени неверноподданнического поведения по отношению к монарху и знамени фатерланда!
Он придвинулся ко мне еще ближе, и мне пришлось немного попятиться.
— Я не закончил, герр линиеншиффслейтенант. Осмелюсь сказать, что будь вы офицером императорской и королевской армии, а не подлого сифилитического сброда, который величает себя флотом, то уже сию секунду маршировали бы в наручниках под охраной караула, ожидать военного трибунала и расстрела за мятеж. А стадо свиней, которое называется вашим экипажем, получило бы по пятнадцать лет исправительных работ в самой сырой и туберкулезной крепостной тюрьме во всей Австрии.
Полковник помолчал немного.