Австро-Венгерская империя
Шрифт:
этого у Болгарии пока не хватало, к тому же внутри страны шла постоянная борьба между сторонниками возвращения к союзу с Россией и политиками, ориентировавшимися на Вену и Берлин. Царь Фердинанд ловко маневрировал между ними, и за его страну вплоть до 1915 г. шла упорная дипломатическая борьба между блоками великих держав — пока наконец верх не взяли Германия и Австро-Венгрия.
Обстановка на Балканах, давно заслуживших репутацию «пороховой бочки Европы», с каждым годом все более накалялась. Помимо борьбы великих держав за сферы влияния, регион раздирали противоречия между молодыми независимыми государствами. Так, Болгария, Сербия и Греция враждовали из-за Македонии. Последняя пока находилась под властью турецкого султана, но внутренняя слабость Османской империи, которую в 1908 г. потрясла младотурецкая революция, давала каждому из ее соседей надежду на скорую поживу. Между Румынией и Болгарией существовали противоречия из-за Добруджи — области в низовьях Дуная. Сербия и Черногория рассчитывали на расширение своей территории за счет населенной по преимуществу албанцами южной части адриатического побережья. На эти же
В балканском вопросе дунайская монархия изначально была обречена на «игру черными», т. е. положение обороняющейся стороны. Военного и экономического потенциала Австро-Венгрии было недостаточно для того, чтобы рассчитывать на успех в возможной войне против России. Поскольку столкновение с Сербией также фактически означало бы конфликт с Россией, по отношению к южному соседу монархии нужно было вести себя предельно аккуратно. Поддержка Германии могла бы изменить соотношение сил на юго-востоке Европы в пользу Вены, но до поры до времени в Берлине не горели желанием воевать за интересы союзника на Балканах. Более того, германская экспансия на сербский рынок, потерянный австрийцами, несколько осложнила отношения между центральными державами. В качестве противовеса России Австро-Венгрия могла бы использовать Турцию, но последняя оказалась настолько ослаблена внутренними неурядицами, что ее сложно было рассматривать в качестве серьезного союзника.
Несмотря на все эти трудности, с 1906 г. внешняя политика Австро-Венгрии приобрела новый, наступательный характер. Инициатором изменения курса стал барон (впоследствии граф) Алоис Лекса фон Эренталь, сменивший на посту министра иностранных дел монархии умеренного и осторожного А. Голуховского. За плечами у Эренталя, небогатого дворянина родом из Богемии, была большая дипломатическая карьера. В последние годы перед назначением на Балльхаусплатц он служил послом в Петербурге, где выучился хорошо говорить по-русски и пользовался симпатиями при дворе Николая II. Сам Эренталь, в свою очередь, питал к России добрые чувства и полагал, что, несмотря на все противоречия, обе державы могут и должны сотрудничать. Бернгард фон Бюлов, в 1900—1909 гг. занимавший пост канцлера Германии, писал в мае 1906 г. Вильгельму II, что «многие при австрийском дворе, а особенно барон Эренталь, по-прежнему считают «союз трех императоров» своим политическим идеалом. Австрия будет тем сильнее стремиться к союзу с нами, чем более она будет уверена в том, что наши отношения с Россией в хорошем состоянии... и что Ваша дружба с царем не расстроилась, несмотря на серьезные внутренние трудности, с которыми столкнулось его правительство (имеется в виду русская революция 1905 года. — Я.Ш.)». Тот факт, что именно при Эрентале русско-австрийские отношения испортились окончательно, можно считать примером горькой иронии истории.
Между тем немецкая Weltpolitik, пришедшая на смену бисмарковскому курсу на поддержание равновесия в Европе, привела к противостоянию Германии и Великобритании. Отношения Германии с Францией оставались далекими от нормальных со времен франко-прусской войны 1870—1871 гг. Франция вышла из дипломатической изоляции, вступив в начале 90-х гг. в союз с Россией, антигерманская направленность которого была несомненна — несмотря на то, что между Петербургом и Берлином не было крупных геополитических противоречий. Эти противоречия появились позднее, когда резко усилилась активность немецкой дипломатии, военных и деловых кругов на Балканах, в первую очередь в Турции (см. раздел IX, главу «Расстановка сил»). Невиданные темпы роста германской экономики в последние годы XIX — начале XX вв., впечатляющая программа развития и перевооружения сухопутных и военно-морских сил, осуществляемая Берлином, колониальная экспансия Германии в Африке, Китае и Океании — все это способствовало формированию англо-русско-французского военно-политического блока, вошедшего в историю как Антанта. Германия понемногу оказывалась в изоляции, поэтому дальнейшее сближение с Австро-Венгрией и Италией в рамках Тройственного союза было для берлинской дипломатии жизненно важным. Сознавая это, канцлер Б.Бюлов в 1908 г. прямо заявил, что «на Балканском полуострове, где у нас есть лишь экономические интересы, определяющими для нас были и останутся пожелания, потребности и интересы дружественной и союзной нам Австро-Венгрии». Тем самым Германия фактически благословила рискованную политику, которую стал проводить на Балканах Эренталь.
Кем был новый шеф австро-венгерской дипломатии — самонадеянным авантюристом, чьи безрассудные действия в конечном итоге привели монархию Габсбургов на порог войны, или решительным политиком, который последовательно защищал интересы своей страны и добыл для нее крупную дипломатическую победу? Однозначного ответа на этот вопрос историки не дают — да, наверное, такого ответа и не существует. Утверждение о том, что боснийский кризис 1908— 1909 гг., спровоцированный Австро-Венгрией (см. ниже), сам по себе едва не привел к крупномасштабной войне и послужил прологом к Первой мировой, вряд ли может быть подвергнуто сомнению. Однако судить поступки действующих лиц 1908 г., зная о том, что произошло шесть лет спустя, нельзя — ведь ни Эренталь, ни его русские, немецкие, турецкие, сербские, британские и прочие партнеры об этом знать не могли. В то время, когда Эренталь встал во главе австро-венгерского внешнеполитического ведомства, «возникло редкое стечение обстоятельств, благоприятных для усиления позиций дунайской монархии. С одной стороны, изоляция вынудила Германию в большей степени учитывать интересы союзника, с другой — в лице Эренталя внешнюю политику Вены возглавил человек, который смог этой ситуацией воспользоваться. В отличие от некоторых своих предшественников он обладал инициативой, решительностью и ясным представлением о положении Австро-Венгрии в международной политике...» (Skrivan A. Cisarskapolitika. Rakousko-Uhersko a Nemecko v evropske politice v letech 1906—1914. Praha, 1996. S. 22).
* * *
Вот уже тридцать лет Босния и Герцеговина была фактически частью монархии Габсбургов, оставаясь номинально частью Османской империи. О последней в этой провинции напоминало немногое — разве что флаги с полумесяцем, которые вывешивались в людных местах в дни мусульманских праздников. Положение территорий, оккупированных Австро-Венгрией в 1878 г., в составе монархии было странным: ни Цислейтания, ни Венгерское королевство не захотели взять Боснию и Герцеговину под свою опеку, опасаясь дальнейшего обострения этнических и религиозных конфликтов — ведь население этой области на 42% составляли православные сербы, на 21% — хорваты-католики и на 34% — босняки, или славяне-мусульмане, чьи предки некогда под давлением турок приняли ислам. Поэтому управление Боснией и Герцеговиной осуществлялось императорским и королевским министерством финансов, глава которого граф Каллаи (министр с 1882 по 1903 г.) много сделал для экономического и социального развития отсталой провинции. Относительно спокойной была здесь и политическая обстановка, поскольку оккупационная администрация старалась не противопоставлять друг другу народы, населявшие Боснию.
Аннексия Боснии и Герцеговины, т. е. ее присоединение к монархии не только де-факто, но и де-юре, могла бы, по мнению Эренталя, укрепить позиции Австро-Венгрии в стратегически важной части Балканского полуострова. К немедленным действиям Вену побуждал и тот факт, что в результате переворота, осуществленного младотурками в июле 1908 г., в Османской империи было восстановлено действие конституции и назначены парламентские выборы. Поскольку Босния и Герцеговина формально оставалась частью османского государства, она также получила право послать своих депутатов в турецкий парламент. Это могло привести к ослаблению контроля Австро-Венгрии над провинцией и грозило в будущем непредсказуемыми последствиями. 19 августа 1908 г. на заседании кабинета министров Эренталь заявил, что настал выгодный момент для аннексии Боснии и Герцеговины. По его словам, это можно было сделать, не вызвав серьезных внешнеполитических осложнений. Экспансионистские планы министра иностранных дел были поддержаны начальником генштаба Конрадом фон Гетцендорфом и другими сторонниками решительных действий. Напротив, наследник престола Франц Фердинанд, еще недавно симпатизировавший и Конраду, и Эренталю, считал аннексию авантюрой: «Я решительно против подобных демонстраций силы, учитывая неблагополучное состояние наших домашних дел... Я против мобилизации и не думаю, что мы должны приводить войска в повышенную боеготовность».
Старый император колебался. С одной стороны, соблазн окончательно закрепить за монархией некогда завоеванную территорию был велик. С другой стороны, конфронтация с Россией, которая могла стать следствием аннексии Боснии и Герцеговины, никак не входила в планы Франца Иосифа. Однако Эренталь заявил, что достигнет компромисса с русскими — и действительно, 16 сентября на переговорах в моравском замке Бухлау с министром иностранных дел России А. Извольским ему удалось добиться от последнего обещания, что Петербург не станет возражать против присоединения Боснии и Герцеговины к Австро-Венгрии. За пять дней до этого свидания заместитель Извольского Н. Чарыков, знавший о планах австрийцев, писал своему начальнику, что «решение Вены в ближайшее время объявить об аннексии Боснии и Герцеговины представляется... окончательным и бесповоротным. [Это] решение... не касается ни наших стратегических, ни экономических интересов». В самом деле, геополитическая ситуация на Балканах не должна была измениться кардинальным образом: Австро-Венгрия лишь окончательно забирала то, чем фактически владела уже 30 лет. Тем не менее реакция Петербурга на дальнейшие события оказалась бурной — благодаря некоторым обстоятельствам переговоров Эренталя и Извольского.
Александр Петрович Извольский, занимавший пост министра иностранных дел Российской империи в 1906—1910 гг., был человеком со сложным характером. Его преемник С. Сазонов, в целом относившийся к Извольскому положительно, пишет о нем следующее: «Этот талантливый и в сущности добрый, несмотря на наружное бессердечие, человек имел слабость, которая чрезвычайно усложняла и портила жизнь как ему самому, так и всем его окружающим... Он усматривал во всем, что происходило в области как политической, так и частных отношений и что могло касаться его, хотя бы самым отдаленным образом, признаки личной к себе несправедливости и злого умысла» (Сазонов, 13). К тому же Извольский, видимо, страдал манией величия: он был очень высокого мнения о своих дипломатических способностях.
На встрече с Эренталем Извольский заявил, что Россия не станет возражать против аннексии Боснии и Герцеговины, если Австро-Венгрия, в свою очередь, поддержит требование Петербурга изменить статус Босфора и Дарданелл. (Россия уже давно добивалась свободного прохода своего военного флота через проливы.) Эренталь согласился, поскольку резонно полагал, что другие великие державы, в первую очередь Великобритания, не пойдут навстречу пожеланиям русских. Так и случилось: в Лондоне Извольского ждал холодный отказ. Тем временем 6 октября 1908 г. Франц Иосиф официально объявил об аннексии. Этот шаг, а также тот факт, что шеф русской дипломатии согласился с экспансионистскими планами Вены, касавшимися земель, на которые претендовала Сербия, вызвал бурю негодования среди славянофильски настроенной русской общественности. Извольский подвергся резкой критике в Государственной Думе, а патриотическая печать обвиняла его чуть ли не в предательстве.