Автохтоны

Книга издается с разрешения литературного агентства «Banke, Goumen & Smirnova»

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

– Это вот что, – сформулировал он очевидное, – проходная комната?

Он только-только собрался сказать, что вполне устраивает, спасибо большое, но тут дверь, как он полагал, в кладовку, распахнулась, и мимо, топая берцами, прошли

гуськом два огромных байкера, медно-рыжий и русый, оба в черной коже, блестящих клепках, шипах и цепочках. Ни на него, ни на дежурную, они не обратили внимания.

– Ну, да. У нас, понимаете… немножко ремонт.

На сайте ничего про ремонт не было. Он мрачно разглядывал синенький пятитомник Гайдара на полочке (почему Гайдар?) и думал, что напишет у них на форуме всякие гадости. Так им и надо.

Задумалась, почесала плечо носом. Он против воли восхитился – не каждый так может. Он только сейчас разглядел, что на ногах у нее огромные, не по размеру, розовые пушистые шлепанцы с носиком и ушками.

– Есть одна, там, правда, краской сильно пахнет.

Он представил, как сидит на кровати в одних трусах, а мимо, взад и вперед, ходят байкеры.

– Краской пахнет. Понятно. Ладно, ведите.

Окно предъявляло пиксели бурых и зеленоватых черепичных крыш с присевшими на них тарелочками спутниковых антенн. Посреди комнаты торчали заляпанные побелкой козлы. Краской, да, пахло, и сильно. Но он любил этот запах.

– Маляры уже закончили. А художница приходит днем. И уходит к шести. Она вам не помешает.

Она успела расписать только одну стену: суровый мужчина, грозя гигантской логарифмической линейкой, обнимал женщину, выпускающую жирного голубя.

Советское входит в моду. А когда-то казалось, прости господи, унылым говном.

– Ну вот, – радостно сказала дежурная, – хорошая комната, правда?

Мужчина с логарифмической линейкой покосился на него с укоризной.

– Позавтракать где можно? У вас?

– Ах, нет, у нас же ремонт. В «Кринице» можно. Как выйдете, сразу направо. Они рано открываются. У них омлет. И запеканка. И сырники с вареньем. И недорого.

Она была совсем молоденькая, а молодым всегда хочется есть.

Он покачал головой, раскрыл сумку и принялся раскладывать вещи на койке, рядом с плоской горкой пахнущего стиркой постельного белья.

Обливные горшки, грубые некрашеные балки… Бездна вкуса. «Криница», а как же.

Женщина за стойкой, полная, еще молодая, очень домашняя, кивнула ему и украдкой зевнула.

– Как всегда?

Она не улыбалась, но казалось, что улыбается. Только скрытно. Тайно. Только ему.

Он подумал про яичницу и отверг. Заказал творожную запеканку и кофе.

– Хотите, бальзаму налью? В кофе? Бонусом. Холодно же.

Мокрый снег

за окном сообщал уют равнодушному пищевому пространству.

– Наверное, – сказал он. – Наверное, да. Спасибо.

На календаре у нее за спиной два котенка играли клубком шерсти. Календари с котятами популярней календарей с младенцами. Не все любят детей, а котят все. К тому же ребенка так и сглазить недолго. Не надо на него смотреть чужим людям. А котятами можно умиляться, сколько влезет. Жизнь котенка, в сущности, ничего не стоит.

Он забрал поднос и устроился за столиком у окна. Буфетчица раскрыла покетбук в яркой обложке и углубилась в чтение, но, поймав его взгляд, подняла голову. Я не улыбаюсь тебе только потому, что ты можешь подумать, что это входит в сервис, а я не хочу, чтобы ты так думал, казалось, говорило ее лицо.

– Вкусно?

Прогрохотал по брусчатке фургончик, выдавливая снеговую кашу на узенький, низенький тротуар. На розовом боку пестрела реклама молочных продуктов, он не разобрал названия. Жалюзи в доме напротив взлетели вверх, открыв витрину сувенирной лавки.

– Спасибо, очень.

Запеканка была с цукатами и щедро полита сбитыми сливками.

– Заходите еще, – она наконец улыбнулась.

Дежурное дружелюбие, ничего не означает. Просто их тут хорошо натаскивают.

– Спасибо. Кстати… как вы думаете, что такое «вертиго»?

– Что-то, что вертится? – спокойные серые глаза изучали его лицо, и, уже уверенней, она сказала: – Головокружение?

Он кивнул и вышел с неприятным чувством, что она, стараясь угодить ему, прочла его мысли.

Пассажиры, входя, здоровались с кондукторшей. Он протер ладонью стекло, как раз вовремя, чтобы увидеть, как у мокрой ограды рынка несколько фургончиков выгружают цветы, охапки цветов. Отвалившиеся толстые зеленые листья мокли в подтаявшем снеге. Еще одна площадь, пустые фонтаны, серые дома с лепниной, деловитые люди расставляют мокрые ведра, опять цветы, алые, желтые, лиловые на серой брусчатке…

– И как вам у нас?

Лысому печальному человечку с большим носом и пятнистой рукой на рукоятке массивной трости даже не пришлось наклоняться, такой он был маленький.

– Нет-нет, там, сзади, свободно, – продолжил человечек поспешно, видя, что он намеревается освободить сиденье, – просто иногда хочется поговорить, знаете. Я вот как раз сзади и сяду.

Человечек исчез из поля зрения, но тут же, устроившись позади, постучал по плечу, привлекая к себе внимание. Он напрягся – не любил чужих прикосновений.

– Ничего, – сказал он, – колоритно.

– Рынок, Собор, Театр, Старый Рынок… Это остановки так называются. Кстати, видите вон тот серый дом, где дриада на фронтоне? Когда дождь идет, она плачет. А легенду про нее знаете?