Автоликбез

Гейко Юрий Васильевич

А вот Бруно, красивый, спортивный, с широкими, как парус, плечами Бруно!..

...Ее зовут Марина и знакомится с ней Бруно в Москве, я при этом историческом событии присутствую: тело манекенщицы, грудь Дианы, от которой просто невозможно отвести глаза, тяжелые каштановые длинные волосы. Их то и дело треплет ветер, а Маринка то и дело поправляет их тонкими изящными пальцами — дорогая женщина.

Вероятно, что-то у них все же состоялось, потому что утром, когда мы расстаемся, на Бруно просто жалко смотреть.

По-моему,

эта его любовь уже становится опасна для его жизни: чем дальше мы от Москвы, тем более воспалены и тревожны его глаза по утрам, тем внимательнее слежу я за его «Бэдфордом»: не виляет ли он по дороге, не засыпает ли Бруно за рулем?

Еженощно этот итальянский парень тратит на Маринку столько долларов, что хватит на кучу красавиц любого из тех городов, через которые мы проезжаем. Но Бруно не обращает на них внимания и, естественно, не тратится, хотя они и кружат вокруг нас роем, ему нужна только Маринка.

А Маринка — в Москве, и чем дальше уходит наш автокараван от столицы, тем более любовь недосыпающего Бруно становится опаснее для его жизни и опустошительнее для его бумажника.

Дело в том, что каждую ночь по нескольку часов Бруно разговаривает с Маринкой по телефону.

Утром я вижу его у окошка администратора гостиницы, он отсчитывает «зеленые», а перед ним лежит беленький квадрат счета, цифру в котором разглядеть мне не удается, и это меня взрывает:

— Слушай, на фига тебе эта Маринка! Она спит и видит замуж за западника выйти да уехать, а ты кадр для нее неперспективный: женат, ты же не будешь ради нее разводиться? Да и у вас там, в Италии, хрен разведешься...

Бруно поворачивается, и я вижу, что он сияет, как начищенная бляха дембельского ремня.

— Юрий, послезавтра, когда мы будем во Фрунзе, мы с тобой поедем в аэропорт ее встречать — она прилетает на один день! — господи, вот оно, счастье!

Умопомрачительным августовским утром мы спускаемся на машине с гор. «Приют трех», наш альплагерь с романтическим названием, остается в серебряной от росы лощине, куда еще не заглянуло солнце, а у нас здесь его в избытке! Я за рулем, Бруно просто не в состоянии вести сегодня машину.

— ...На рынок! — кричит Бруно, лишь только мы спускаемся в город.

Заруливаем к рынку, где Бруно, у первого же прилавка, не торгуясь, покупает ведро тюльпанов. Входим в здание аэропорта, он шевелит губами, закинув голову и читая табло: «Налево!»

— Юрий... — Бруно уводит меня в сторонку и по тому, как он готовится, как заглядывает мне в глаза, я понимаю, что он хочет сказать что-то очень важное. — Юрий, сейчас, при тебе, я буду делать Марине предложение, ты понял? Это очень важно для меня, понимаешь? Если она захочет, я разведусь, если она захочет — стану президентом Италии, понял? — трясет он кулаками перед моим лицом, и я ему почему-то верю.

Стоим полчаса, процеживая пассажиров ее рейса, стоим час, полтора — Маринки

нет. Объявляют второй рейс из Москвы — Бруно бросается туда, и охапка цветов ему не мешает.

Иссякает ручеек пассажиров и второго рейса — Маринки нет.

Бруно садится на какой-то ящик, зажимает ладонями голову. Раскачивается. «Сейчас, — говорю ему, — я в туалет».

Беда в том, что я Маринку знаю. Давно знаю...

Бегу в переговорный, меняю монеты, набираю Маринкин московский номер — гудок... второй... третий...

— Але? — совершенно сонный голосок.

— Ах ты, дрянь! — задыхаюсь я от возмущения. — Ты там дрыхнешь, а твой Бруно здесь с ума сходит! Зачем парню голову задурила?

— Ой, ты знаешь, — томно потягивается она своим красивым телом на том конце провода, — позавчера были гости, такая хандра напала, я напилась, а тут звонок — этот, твой, ненормальный. Ну я и ляпнула ему что-то про русскую любовь до гроба, я что, еще и прилететь обещалась?.. — она засмеялась легко, чисто. — А ты-то что шестеришь у него — за баксы, надеюсь?

Я задыхаюсь от ненависти к этой бронированной красотой сучаре и бросаю трубку.

Бруно плачет, сидя на ящике, когда я, наконец, рассказываю ему все, что знаю о Маринке. Почти все.

Слезы просачиваются между пальцев ладоней, которыми он по-прежнему стискивает свое лицо. Как пьяный, после часа молчания, он поднимается, хватает букет и швыряет его в урну. Но я перехватываю цветы из его мощных рук: «Подожди».

Он безучастен, сидит в машине и никак не реагирует на мои торможения у каждой девушки по дороге в наш альплагерь.

— Возьмите, это вам. От моего итальянского друга, — вручаю я каждой по три цветка.

Вереница изумленных девушек с тюльпанами остается в долине, но букет не очень уменьшается, когда мы поднимаемся к «Приюту трех».

— Не уходи, Юрий, — просит Бруно, а я отвечаю, ни секунды не сомневаясь, что он послушается:

— Надень кроссовки, возьми кофр с аппаратурой и приходи сюда, я тебя жду. Мы пойдем в одно место... Потом все поймешь. Это надо. Очень, поверь мне.

Через четверть часа мы с Бруно карабкаемся сквозь колючий кустарник по крутейшей тропе вверх — двадцать метров, сорок, сто... Я задыхаюсь, он красный, но молчит, сопит, искоса поглядывает на букет в моей руке.

Крохотная горизонтальная площадка открывается нам неожиданно. Я знаю, что это альпинистское кладбище — всего десяток могил с трогательными, пронзительными и простыми надписями на надгробных камнях. Только сумасшедшие или потрясающие люди могут дотащить сюда гробы со своими друзьями. Эта мысль всегда первая, когда сюда добираешься. Она ошеломляет, настраивает на великий лад, а вид отсюда на блистающие снегом колоссы дышит истинной Вечностью.

Мы переходим от могилы к могиле, читая надписи, оставляя за собой на холмиках алые костерки тюльпанов.