Автоматная баллада
Шрифт:
– И ты… – Анна задохнулась, слов не было, да и звуков тоже… и вообще ничего нельзя было сделать.
Потому что Швейцарец был, скорее всего, прав. Как всегда.
И, что было куда важнее, только он успел хоть как-то научиться управлять ракетами – тренироваться двоим было бы слишком расточительно и потому рискованно.
– Десять секунд, – повторил Швейцарец. – Они должны успеть.
Они успели, выстрелили и даже попали – танк буквально подпрыгнул, когда на его броне расцвел ослепительно-белый бутон… и через секунду взорвался, исчез в облаке огня и дыма, сорванная
А еще через миг оставшиеся два танка плюнули огнем.
Второй снаряд прошел слишком высоко, бесполезно рванув землю далеко позади пушки, рядом с ней взметнулось лишь одно причудливое дерево из дыма и пыли – и правый танк, натужно ревя, стал разворачиваться, явно решив на случай промаха довершить работу пулеметами и гусеницами. Стоявший на левом фланге укоротившейся цепи остался на месте, доразвернув в сторону пушки лишь башню – в башню он и заполучил рыжий росчерк «ПТУРа»… но прежде успел сделать еще один выстрел.
Во втором танке сообразили, что именно происходит, а сообразив, бросились прочь из могучего стального чудовища, внезапно превратившегося в мишень. Далеко, впрочем, убежать им не удалось – сначала на левом фланге разом «ожили» пулеметы, а когда командиры «огоньков» попытались развернуть цепь, их накрыл минометный залп. Всего один – правильно переносить огонь расчеты не умели, и потому стрелять по бегущим Швейцарец им попросту запретил.
Бой закончился в считаные минуты, и когда Анна и Швейцарец начали спускаться с холма, выстрелов уже почти не было слышно. Только время от времени гулко хлопало со стороны горящих танков, а когда они дошли до пушки, остался только ровный гул пламени.
На огневой – бывшей огневой – хозяйничала смерть.
«Почище любой катаны, – отрешенно подумала Анна, – в десять, нет, в сто раз». Смерть была прихотлива – почти не тронув одних, она изрядно поглумилась над другими.
…Наводчик полусидел, обняв искореженный осколками затвор.
…Наташка прижимала к себе снаряд, и веснушки казались почти черными на побелевшем личике.
…левая рука подносчика, чье имя Анна так и не запомнила, сжимала пучок вырванной травы, а полуприсыпанная землей правая виднелась в трех метрах, словно отброшенная за ненужностью палка.
И она могла лишь догадываться о том, что едва заметные темные пятна на траве – это и есть единственный знак, единственный оставшийся след того, что Коля Сельгин когда-то ходил по этой земле… жил… радовался… пока разорвавшийся в метре перед ним танковый снаряд не стер его взмахом осколочного веера.
А тот, кто был виноват во всем… кто позволил смерти прийти совершить все это – он стоял рядом с ней и смотрел. Без тени эмоций.
И это было невыносимо!
– Ну что?! – бешено заорала Анна прямо в его лицо, в эту проклятую неподвижно-равнодушную маску. – Ты доволен?! Теперь ты доволен?! Смотри, хорошо смотри… нравится зрелище?! Ведь это ты убил их, слышишь, ты! Всех этих людей убил ты!
Маска не дрогнула – и тогда она, взвыв, замахнулась, собираясь вцепиться когтями так, чтобы из-под чертовой личины брызнула, наконец, живая кровь. Стянуть, в клочья изодрать…
И замерла, ощутив горлом холод стали.
– Опусти руку, – негромко приказала Белоснежка. – И отойди от него.
Только сейчас в глазах Швейцарца что-то неуловимо дрогнуло.
– Этих людей убил не я, – он говорил медленно, делая чуть ли не по секундной паузе после каждого слова. – Те, которых я, они там, – он мотнул головой в сторону поля, – в танках… догорают. И остальные, что там лежат… если ты думаешь, что мина оказывает на человека менее ужасное действие, чем танковый снаряд, можешь сходить и убедиться в обратном.
«Как гвозди, – подумала Анна, – эти его слова – как гвозди…
…гвозди, которыми прибивают к кресту».
– Зачем?
– Затем, что это – война, – сухо произнес Швейцарец. – Вот так она и выглядит. Ты не знала этого? Я тоже… только догадывался.
– И что ты будешь делать теперь? Когда – знаешь?
– Я ее закончу!
– «Васильки» пусть установят здесь, – приказал он. – Организуй! Пусть тащат из лагеря все мины, все, что есть, до последнего ящика. И воду, ведрами. Обстрел должен быть непрерывный, два стреляют, два остывают!
– Все мины? – изумленно переспросил Игорь.
– А ты как думал? – Швейцарец криво усмехнулся. – Это бой – последний, он же решающий. Те, в «Огоньке», это понимают отлично и драться будут отчаянно. И ты пойми наконец – тому, кто сегодня победит, никакие мины-снаряды и прочее уже не потребуются… а тому, кто проиграет, тем более!
Он был весь в масле и копоти – «огонькам» все же удалось зажечь их трофейный танк, но добились они этого успеха слишком поздно, чтобы переломить ход сражения. Траншеи перед оградой были уже давно захвачены, бетонный забор проломлен в пяти местах, чадно горели столовая и один из жилых корпусов. И хотя засевшие в остальных строениях продолжали драться с отчаяньем людей, которым некуда отступать и не у кого просить пощады, исход боя уже не вызывал сомнений.
– Я понял, – быстро сказал Игорь. – Минометы сейчас будут.
– Хорошо. И, – Швейцарец огляделся, – передай третьему взводу, пусть активнее двигаются вперед, их туда не спать посылали. Вон, гляди – между корпусами какие-то шальные «огоньки» вовсю перебегают… куда этот Жигов смотрит… вместе со своими пулеметчиками? Пусть броском идет к стене, перекрывает огнем окна и гранатами, гранатами… что, как на учениях, так первый, а как в бою, так все забыл?
– Гранат мало уже, – озабоченно произнес Игорь. – А этих гадов еще выкуривать и выкуривать.
– Трофеи где? – оскалился Швейцарец. – Пятьдесят человек в трофейную команду были выделены? Чем они занимаются, ботинки себе выбирают? Гранаты нужны, ленты снаряженные нужны… все ж есть, все валяется, подобрать и принести! Давай, шевели своих! А то, я смотрю, вы, похоже, решили – ура, победа, можно расслабиться, можно уже и на рожон лишний раз не лезть! Хрена – если сейчас не дожмете, будет вам не победа, а… – он увидел идущую к нему Анну. – Короче, давай, покажи, что ты тут главный, а не так, памятник самому себе!