Автомобиль Иоанна Крестителя
Шрифт:
На пересечении с Литейным Брунгильда услышала свое имя. Повернув голову направо, она увидела другой экипаж и за спиной кучера свою младшую сестру Машу. Рядом с ней, кажется, сидел доктор Коровкин.
– Брунгильда, ты куда?
– На Неву, кататься на корабле! – крикнула она, теряя из виду сестру и ее спутника.
На набережной коляска остановилась у затопленного гранитного спуска, подальше от любопытствующей публики, так же возжелавшей полюбоваться на Неву. Брунгильда, кутаясь в котиковое манто, приняла руку Скрябина и сошла на тротуар. Вода поднялась достаточно высоко, и пристани казались выброшенными на набережную. Крупные снежинки стремительно летели навстречу волнам и, слившись с ними в страстном объятии, гибли. С Петропавловки прогремел пушечный залп.
– Эй! – Скрябин приветственно взмахнул рукой, и ветер подхватил его возглас и понес над вздувшейся Невой, вслед за пушечным залпом, куда-то в неведомую даль.
Они приблизились к парапету, и, прижимая к себе свою спутницу, словно опасаясь, что ее отберет у него ветер, он снова позвал разбушевавшуюся стихию.
К их удивлению, им ответили. Какой-то мужик, возившийся возле своей речной колымаги, обернулся и уставился на любопытствующую парочку из господ. Потом засмеялся, на заросшем щетиной лице, где играли блики от горевшей на баке керосиновой лампы, сверкнули белые зубы.
– Хотите покататься? Мигом домчу, куда изволите.
Он выпрямился во весь огромный рост, от его мощной фигуры веяло спокойствием и силой.
Скрябин и Брунгильда переглянулись.
– Такое бывает раз в жизни, – глаза Скрябина смеялись, лицо светилось восторгом, – это поэма экстаза. Вы не раздумали кататься на корабле? Вы боитесь?
Она протянула ему руку и первая шагнула к лодке. Поддерживаемые владельцем посудины, они спустилась на дощатый пол суденышка, сразу же ощутив могучее колебание водной стихии. Они забрались под навес, укрывающий от брызг, и поплотнее уселись на скамью. Брунгильда прижалась к плечу композитора, тот обнял ее, и оба завороженно смотрели на спорые усилия отчаливающего морехода. К ужасу и восторгу Брунгильды, кормчий, лавируя меж высоких водяных горбов, направил суденышко навстречу ветру.
Движения смельчака были так точны и уверенны, а пушистые усы ее божественного спутника так сладостно щекотали и согревали щеку, его объятия были так крепки, что она перестала бояться. Их лодка взлетала и опускалась, мокрый снег забивался и под навес, но из этой бури рождалась музыкальная тема, вобравшая в себя чередование взлетов и падений, упоительных бездн и сияющих вершин, стихии и высшего экстаза. Эта музыка звучала рядом, в кромешном мраке окружающего мира Брунгильда слышала этот напев из уст гения.
Неожиданно раздался резкий звук, неведомая сила вырвала из ее объятий божественного спутника и бросила его к кормчему. Там образовался пролом, в него хлынула вода. С ужасным треском и скрежетом борт посудины развалился, и волна увлекла за собой потерявшие опору тела.
Брунгильда завизжала, вцепилась руками в скамейку. Последнее, что она чувствовала, как ее вместе с остатками суденышка кружит и несет навстречу гибели…
Очнулась Брунгильда Николаевна Муромцева оттого, что ее не качало. Возвращающееся сознание уловило тревожные голоса. Она приоткрыла глаза: искаженные пламенем ламп, над ней склонилось несколько лиц.
– Говорю ж вам, барин, – старческий голос звучал прямо над ее ухом, – делал я обход нашего сада, проверял, все ли в порядке, да и обнаружил тело. Видел, что женское, да не мог разобрать, живое или мертвое. Руки-то вцепились в доски, совсем закоченели. Так и вынесло с остатками суденышка, как в люльке.
– Ты весь сад осмотрел? – в баритоне прибавилось жесткости. – Я не могу избавиться от ощущения, что здесь есть кто-то посторонний.
– Она и была, господин, – заверил старик, – я все кусты облазил, ничьего духу не учуял. Да кто в такую непогодь сюда увяжется? Все чисто и спокойно.
– Погоди, – прервал его властный баритон. – Девушка открывает глаза. Она в беспамятстве. Ей срочно нужна помощь. Несите ее в дом.
– Но, господин д'Ассейн, присутствие посторонних при проведении ритуала нежелательно, – недовольно заметил кто-то.
– Вы же видите, жертва наводнения ничего не понимает, не видит и не слышит, – возразил баритон. – А если мы не поможем ей, она умрет, и мы нарушим наши правила – оказание помощи больным и немощным. И она слишком красива и молода, чтобы умереть.
Брунгильде в отчаянии хотелось крикнуть, что она жива, но язык, заледеневшие губы и руки не слушались ее. Тщетно напрягающееся сознание вновь погасло.
Дальнейшее запечатлелось урывками. Ее куда-то несли, укрывали чем-то сухим и теплым, вливали в приоткрытые губы жгучий напиток. Потом ей казалось, что она лежит в кресле, на террасе, а над ней хлопочет старик и бормочет, что в доме ей оставаться нельзя, барин боится, вдруг умрет, а при мертвом теле ритуал вести нельзя.
Она вновь впала в забытье. То ли от разлившегося по телу тепла, то ли от разлившегося по жилам чудодейственного напитка, но и сон ей приснился теплый, согревающий, даже горячий.
Она видела, как площадка вокруг террасы осветилась факелами, и ее медленно заполнили цепочки черных фигур. Слившись воедино, они трижды обошли по периметру.
Она видела, как в центре площадки появился человек в длинном темном одеянии, его грудь и плечи поблескивали, будто покрытые металлом. Он воздел вверх правую руку, у ног его заметалось темное пятно, и тут же вспыхнул огонь – зажглись костры. Высокое пламя металось под порывами ветра, рассыпало тысячи фиолетовых искр – так горит ельник.
Затем, как всегда бывает во сне, картина переменилась. Прямо перед Брунгильдой возникло несколько фигур, и кто-то поднес к ее лицу факел.
– Она не умрет?
– Ей дали достаточно эликсира, она могла бы провести ночь в ледяной пещере.
– Лейтенант, господин д'Ассейн, – новый голос был знаком, но во сне она не могла вспомнить его, – я знаю эту девушку.
– В самом деле?
Чернобровый мужчина в латах приложил руку в железной перчатке к выпуклой груди, на которой светлела восьмиконечная звезда, и поклонился.