Автономный дрейф
Шрифт:
На перекрестках стояли автоматчики, в городе действовал комендантский час. Говорили, что по городу бродят дезертиры и бандитские группы. Все это — наследие оккупации.
Моряки удивились, когда их гид, вьетнамец, старший лейтенант, рассказал о свободном хождении американского доллара и разрешенной частной торговле.
Все обратили внимание на отсутствие заборов. Вместо них была натянута колючая проволока. Правда, картину общего убожества скрашивало добродушие и улыбчивость местного населения. Группа моряков свернула в узкий переулок, застроенный невысокими двухэтажными домиками. Все были выкрашены в желтый цвет. Окна,
— Улица Причесок, — прокомментировал гид, — старинный квартал с множеством крохотных лавочек и частных ресторанчиков. Здесь немноголюдно, лишь беспрестанно снуют велосипедисты и иногда появляются велорикшы, которые возят в колясках стариков или женщин с детьми.
Вьетнамский офицер предложил зайти в один из таких магазинчиков. Внутри помещения располагались прилавки с одеждой и сувенирами. Здесь же было оборудовано и уютное кафе. Посетителей не было. Алексей вместе со старшиной первой статьи Слюсаренко присел за столик и жестом позвал официантку. Подошла маленькая черноволосая девушка, одетая в белоснежный брючный костюм. Моряки дружно повернулись в ее сторону, настолько она была красива и совсем не похожа на вьетнамку. Ее огромные глаза светились озорством, а черные волосы подчеркивали белизну лица.
На приличном русском языке она спросила:
— Чая, кофе, сладкое?
Слюсаренко вопросительно посмотрел на замполита. Деньги для выхода в город находились у него.
— Чай и сладкое, — предложил тот.
Девушка упругой кошачьей походкой удалилась за стойку бара.
Слюсаренко все это время сопровождал ее взглядом.
— Понравилась? — спросил моряка Алексей.
Ответа не последовало.
Группа наших моряков столпилась у прилавка с сувенирами. Они знали, что можно купить лишь самую дешевую вещь, так как воскресные деньги — сущие копейки. Привести домой заграничный сувенир хотел каждый. Поэтому проблемой командования в заграничных портах был так называемый «ченьч». В основном моряки обменивали у вьетнамцев свою форму одежды на солнцезащитные очки, кепки и футболки с американскими логотипами.
Алексею покупать заморские безделушки было ни к чему. Он знал, что на боны во владивостокском «Альбатросе» купит качественную одежду и радиотехнику. То же самое могли бы сделать и моряки срочной службы по приходе в базу, но они жили в силу своей молодости днем сегодняшним.
В это время девушка поставила на шатающийся пластмассовый столик чайные приборы и большой яблочный пирог со словами «подарок моей мамы советским морякам. Приятного аппетита».
Моряки переглянулись в недоумении.
— Значит, она не просто официантка, а дочка хозяйки кафе, — вслух сказал Алексей. Он допивал вторую чашку легкого зеленого чая, а Слюсаренко во все глаза смотрел на девушку, которая так и не уходила из-за стойки. Она как загипнотизированная смотрела на моряка.
Чтобы не привлекать внимания остальных посетителей, Алексей предложил девушке присесть к ним за столик. Но та отрицательно покачала головой и лишь тихо проговорила:
— Потом.
Он уже знал, что вьетнамцы всегда так говорят, по поводу и без повода. Тогда Алексей решил воспользоваться лексиконом недавно прочитанного советско-вьетнамского разговорника.
— Когай, — проговорил он,
Замполит посмотрел на старшину, на его заблестевшие глаза и забыл продолжение. Из неудобной ситуации Алексей попытался выйти, повторив обращение с добавлением приветствия на английском языке.
— Когай, гуд монинг, — смешал он все в кучу.
Девушка еле заметно дернулась и послушно присела на краешек стула. Но ни Слюсаренко, ни она так и не притронулись к чашкам уже остывшего чая. Они смотрели друг на друга и молчали.
Наконец моряк тихо спросил:
— Товарищ замполит, можно я оставлю ей свой домашний адрес?
Алексей с улыбкой подумал, что в другой обстановке он ответил бы матросу, что «можно Машку за ляжку», а на флоте говорят «разрешите».
Она уловила озорное настроение Коркина. И с какой-то обреченностью во все глаза смотрела на молодого лейтенанта. Отчего обоим стало как-то не по себе. Все стороны понимали — перспективы отношений не будет. Знакомство с иностранцами запрещено Памяткой сходящего на берег в иностранном порту.
— Валяй, пиши. Да не забудьте пригласить на свадьбу, — вдруг сказал Алексей и сам ошалел от своей смелости. Он вдруг вспомнил слова гида, в шутку предложившего обращаться к понравившимся женщинам «ток ив ко», что значит «я тебя люблю». Алексей так и сказал с улыбкой и показал пальцем на своего соседа. — Ток ив ко. — А на прощание добавил: — Кам-энь, — что означало «спасибо».
Боевая служба завершилась через месяц. Экипаж получил хорошую оценку, а они с командиром — по медали «За боевые заслуги». Алексей уже забыл случай в данангском кафе, как Слюсаренко напомнил. Старшина зашел к нему в каюту, чтобы попрощаться. Он уходил на дембель. Алексей усадил его за стол в своей тесной каюте, разлил в стаканы с желтыми подстаканниками зеленый чай. Они начали неспешный разговор.
— Хочу остаться работать во Владике, — первым начал моряк. — Устроюсь мотористом на гражданское судно.
— Наверное, правильно, ты парень толковый, все же мы тебя на корабле и в партию приняли. Во Владивостоке больше возможностей заработать и получить образование. А почему ты не захотел остаться служить на корабле мичманом?
— Курица не птица, мичман не офицер, — шуткой ответил старшина.
Алексей вспомнил, что и ему в архангельском учебном отряде, еще на срочной службе, предлагали перейти в школу мичманов. Он решил тогда точно так же и стал офицером. Хотя жизнь мичмана казалась намного легче, чем матроса-срочника. Старшина Жантоев, командир учебного взвода, построил тогда на плацу всех отказавшихся от перспективы стать мичманом и спросил своим восточным вкрадчивым голосом: «Фотографы есть?»
Многие почему-то подумали, что знание фотодела несколько облегчит службу, и человека три сделали шаг вперед. Двадцать моряков, оставшихся в строю, с завистью смотрели на счастливчиков. А те, распрямив плечи, предвкушали работу в теплой фотомастерской. Там-то точно можно будет выспаться. Именно сон являлся в то время основным желанием и заветной мечтой курсантов, стоявших в строю на холодном ноябрьском ветру.
— Видите кучу угля? — не меняя интонации, спросил «фотографов» взводный.
Все посмотрели на огромную насыпь вмерзшего в землю угля возле котельной. Наступила звенящая тишина. Ожидание неизвестности повисло на замерших и хлюпающих носах любителей тепла и домашнего уюта.