Автопортрет художника (сборник)
Шрифт:
Какой еще кретин припрется сюда в полпятого утра.
ххх
С чего все началось?
Я был жирным неудачником тридцати семи лет и подумывал о самоубийстве. Никаких эмоций. Все рационально. Плюсы этого поступка перевешивали преимущества жизни. Я уже почти решился, но, к счастью, в тот момент умерла моя московская бабушка. Я поехал на похороны, случайно выяснил, что никого больше у нас не осталось – ни у меня, ни у нее, – и, стало быть, я круглый сирота. Поэтому именно мне выпала честь продать ее квартиру за два дня до того, как меня прирезали бы те, кто претендовал на
Получается, сорвал куш. Заодно еще и трахнул толстенькую лимитчицу из Одессы, которая жила с бабушкой последние пять лет, вытирая за старушкой говно. Я даже фамилию ее почти запомнил. Надулова, Задулова… Что-то в этом роде. Она перебралась в Москву во время дутого российского изобилия, и подрабатывала в московских газетах и журналах до тех пор, пока их там не трахнул кризис, не прошли сокращения, и ей не пришлось стать тем, кем она и была на самом деле. Украинской прекрасной няней из сериала «Моя прекрасная няня», только не такой стройной, не такой молодой, и не такой прекрасной. В первый же вечер у гроба старушки она рассказала мне, какое ужасное говно эти москвичи, как они ее достали, и как здорово жить где-нибудь в Турции, где-нибудь в Бодруме…
– Где-нибудь в Бодруме во время турпоездки, – хотел сказать я, – хочешь ты сказать, детка…
Но было поздно, мы уже целовались.
Потом мы лежали в углу – квартира была однокомнатая, – и возились на пледе, при полном равнодушии со стороны воскового цвета бабушки. Не думаю, что ей – я, конечно, говорю об одесситке, – понравилось, но для лимитчика игра стоила свеч. Бабке, уверен, было все равно.
Она меня ненавидела и презирала.
Я отвечал ей тем же.
Поэтому, не обращая на тело никакого внимания, продолжил забавляться с девицей. Лимитчица рассчитывала прописаться в квартире, и заполучить ее после смерти бабки или даже при жизни этой пожилой дамы. Наивная. Бабуля до самой смерти была цепка, свежа, бодра, и человеконенавистница, каких свет не видывал.
Единственное, что ее подвело, – вера в собственное бессмертие.
Она не представляла себе, что умрет. Думала, что будет жить вечно. Пункта «смерть» в маршруте ее путешествия не было. Она совершенно серьезно рассчитывала пережить свою лимитчицу, – которую взяла, чтобы потрахать ей мозги, да воспользоваться услугами домработницы – и взять новую. Довольно самонадеянно со стороны бабушки, но что ж поделать. У нас в семье все отличаются оптимизмом. Ну, кроме меня. Да и то, я исправляюсь.
Повезло же мне со смертью бабки!
Итак, я быстренько приехал в Москву, сжег тело бабушки в одном из этих ужасных московских крематориев, закопал его на дальнем московском кладбище (три тысячи долларов за могилу, чтоб вас!) , всплакнул на могилке с лимитчицей – мы уже держались за руки, она бесхитростно рассчитывала, что мы поженимся – и быстренько продал квартиру. Помог одногруппник, который в Москве процветал. Он и объяснил мне, что, или я продам квартиру быстро и недорого, или меня убьют на хер какие-нибудь черные дилеры. Ну, или эта одесская женщина.
– Я вернусь через три дня, любимая, – сказал я, прижимая ее руку к свитеру, а там под слоем бинтов на мне были деньги за квартиру.
– Вот тебе ключи, – сказал я, и дал ей ключи от замка, который сейчас должны были уже снять и поменять на новые сотрудники фирмы моего одногруппника.
– Не шали тут, и уж пусти меня в квартиру, – сказал я чмокнув ее в толстую щеку, и она сделала вид, что растрогана и удивлена, и, кстати, я растрогался, такая она была вся несчастная, неловкая, Нездешняя на этом вокзале…
– Я же не москвичка какая, чтоб так делать, – сказала она, – это они тут все помешаны на жилье своем блядском, ебаный город!…
– Точно солнышко, – сказал я.
– Позвони, как приедешь, – сказала она. – И возвращайся скорее, я так устала среди всех этих москвичей сраных, наконец-то попался нормальный мужик.
– Ту-ту, ту-ту, – сказал я шутливо, чмокнул ее в нос, и вернулся в вагон.
Российские пограничники молдаванами брезговали, украинские – были слишком пьяны, молдавские меня, как русского, боялись – так что я привез все деньги целыми и невредимыми. Пересчитал, и офигел. Выпил на радостях бутылку коньяка с Любой. Я с ней жил тогда, хотя влюблен был, как всегда, в свою бывшую жену, Ирину. Но она от меня давно уже ушла. Вернулась к своему первому мужу. Кишинев. Гребанный гадюшник!
Ладно, к черту Кишинев. Итак, я заполучил денег на два-три года скромного существования. Первое, что я сделал, – совершенно неожиданно для себя – вернулся на бассейн.
– На кой хрен тебе это нужно? – спросила меня Люба, поглаживая перед зеркалом свои большущие, белоснежные, с синеватыми венками, груди.
– В детстве я был чемпионом Северо-Западной Зоны РФССР по плаванию, – сказал я, и сказал, кстати, правду. – И, боюсь, я больше ничего не умею.
– Ты задрот, – сказала она ласково.
– Но дрочишь-то перед зеркалом ты, – сказал я. – Сиськи своим ты ведь дрочишь.
– Выпьем, – сказала она.
Пили мы в ту осень не то, чтобы страшно, но много. И она и я. Она приносила с работы то вискарь, то текилу, потому что работала барменшей. Я никогда столько напитков качественных не пробовал, как в тот год. Ликеры, вина, крепенькое. Жрали литрами. И я все звонил Ирине тайком иногда, – боялся ее чересчур здорового и крепкого мужа, да он блядь даже в десанте служил, и меня, мешок говна с жиром, уделал бы за так – но она ко мне возвращаться не собиралась. И это было очевидно. Любой бы на моем месте сдался, ведь ушла она пять лет назад. Так я и сдался. Я уже ничего не ждал. Этот говнюк, ну, к которому она вернулась, он меня снова сделал. Я был чересчур не мужик для нее. Так что я сдался, сдался, сдался.
А звонил просто так.
Ну, и с плаванием было все то же самое.
ххх
Так вот, насчет бассейна.
Видимо, во мне сработал предохранитель какой-то. Организм встрепенулся и сказал, эй, стоять. Ну я и встал. А потом поплыл, потому что больше никаких видов спорта не знал. А плавал в детстве, потому что родители так хотели. Ну ладно, я поплыл. Купил себе абонемент на самый худший бассейн города, чтобы побыстрее завязать с этой долбанной затеей.