Автопортрет: Роман моей жизни
Шрифт:
– Все! Больше ни на один ваш вопрос отвечать не буду!
– Вы обязаны отвечать, – возразил мне один из них.
Забеспокоился фон Халем. Зашептал мне, чтобы я вел себя осмотрительнее, потому что от этих людей зависит…
– От них ничего не зависит, – перебил я его. – Они, даже если мне не верят, должны меня выслушать, а потом проверить, не вру ли, это очень просто.
– Но я вас прошу, успокойтесь, поймите, что здесь решается ваша судьба.
Тут я рассердился и на него и объяснил ему, что моя судьба уже решена и от этих людей уж
– Спросите его, будет он отвечать на наши вопросы или не будет, – спросил один из этих.
– Найн, – сказал я ему по-немецки.
Тогда мне было предложено пройти в кабинет, находившийся в конце коридора. У этого кабинета были две двери. Первая, обыкновенная, и вторая, в глубине отдельного коридорчика, железная. Я открыл первую дверь, и тут же открылась вторая. Открывший ее человек грубо сказал:
– Проходите только один.
Фон Халем сказал, что он мой адвокат. Ему было резко отвечено: никаких адвокатов.
Я вошел. Хозяин кабинета сел за стол, опять очень невежливо приказал мне:
– Закройте дверь!
Я закрыл и приблизился к его столу.
– Шпрехен зи гут дойч? – спросил он все в том же недоброжелательном тоне.
– Найн, – ответил я. – Майн дойч ист нихт гут.
– Хорошо, – сказал он почти без акцента, – тогда будем говорить по-русски. Вы утверждаете, что вы в Советском Союзе подвергались преследованиям.
– Да, – сказал я, – утверждаю, что в Советском Союзе я подвергался преследованиям.
– Интересно, – сказал он, и в его голосе появилась ирония. – И каким же вы подвергались преследованиям?
– Самым разным. Долго перечислять не буду, но, например, меня лишили советского гражданства. Ваши коллеги в это не верят.
– Предположим, я верю, – сказал он опять с иронией. – А кто и каким образом лишил вас гражданства?
– Леонид Брежнев, – начал отвечать я, сам уже засомневавшись, что это так и было. – Леонид Брежнев подписал указ о лишении меня советского гражданства.
– Подождите, – сказал он уже без иронии, но в сомнении. – Лично Брежнев подписал указ о лишении лично вас гражданства?
– Лично Брежнев, – подтвердил я, – о лишении лично меня…
– Так что же вы стоите! – вдруг вскричал он, и сам вскочил на ноги, и придвинул мне стул. – Садитесь! А это был ваш адвокат? Извините, я не понял, надо было позвать и его. Ну, ладно, разберемся сами.
После чего мне были предложены стакан чая и еще несколько вопросов по поводу моей биографии, на которые я охотно ответил.
Мне пришлось пройти еще по нескольким кабинетам, где какие-то люди, включая представителя ЦРУ, уже ни о чем меня не спрашивая, ставили печати на бумагах, которые я сдал в канцелярию Штарнберга, главного города округа, в который входит деревня Штокдорф.
Чиновник, принявший эти бумаги, объяснил мне, что теперь я должен ждать решения какой-то комиссии. Когда это решение состоится, неизвестно, но пока оно не состоялось, я не имею права покидать пределы Штарнбергского округа, не могу даже ездить в Мюнхен. На это я ему немедленно возразил, что ни с какими запретами считаться не собираюсь. Не позднее чем завтра поеду в Мюнхен в американское консульство, получу визу и уеду в США. Чиновник это выслушал, улыбнулся и сказал:
– Ну, вам можно.
Между прочим, немецкое уважение к закону проявляется, кроме прочего, в том, что никаких исключений они не признают. Если можно – можно, если нельзя – нельзя. Но в моем случае, как бы я ни нарушал правила ожидания убежища, они не могли мне в нем отказать, мое право на него было безусловным.
Родина или муж
Меня лишили гражданства, а Иру нет. Когда кончился срок ее паспорта, она хотела на всякий случай продлить срок его действия и поехала в советское посольство в Бонне.
Там ей сказали:
– Ваш паспорт кончается, но вы же не лишены гражданства. Возвращайтесь в Советский Союз.
– Я не могу вернуться, – сказала она, – у меня здесь муж.
– Неужели вам муж дороже родины? – лицемерно удивился работник посольства.
– Да, мне муж дороже, – сказала Ира.
Черный казак
Однажды в Америке, уже в девяностых годах, я оказался расистом. Я преподавал в Гаучер-колледже под Балтимором взрослым студентам что-то из русской литературы. Студентов было человек двадцать, и один из них – черный. Как-то я прихожу на занятие, и мне говорят, что возник большой скандал. Оказывается, этот афроамериканец написал на меня донос, что я расист. Я очень удивился, потому что расистом никогда не был и повода заподозрить меня в этом грехе как будто никому не давал. Оказывается, автор доноса решил, что я расист после прочтения романа «Москва 2042», в котором есть отрицательный персонаж – черный казак. Я нашел этого студента, отозвал его в сторону.
– Вы поступили подло, – сказал я ему. – Во-первых, вы должны были сначала сказать мне. Во-вторых, вы меня оскорбляете. В чем вы увидели расизм?
– Вы черного сделали отрицательным персонажем, – начал он.
– У меня там все персонажи – отрицательные. Хотите, я сейчас перепишу этот образ, и у меня будут все отрицательные, а ваш черный станет положительным?
– Нет, не надо. Хорошо, а почему его зовут Томом?
– А почему бы не звать его Томом? Обыкновенное имя. Я мог назвать его Джоном, а назвал Томом.
– Нет, вы намеренно так его назвали, как в «Хижине дяди Тома».
Я уже слышал, что черные американцы считают образ дядюшки Тома отрицательным. Нам, наоборот, он казался положительным – затравленный темнокожий человек, вызывающий симпатию. А они видят в нем пассивного литературного героя, который не борется против рабства. Я очень разозлился, сказал: «Пойдем на занятия».
В аудитории я обратился к студентам:
– Этот человек обвиняет меня в расизме. Кто-нибудь из вас читал «Москву 2042»?