– Автора!
Шрифт:
– Леша, Леша! Не может быть!
– А чего это ты так разволновалась? Клишина, что ли, жалко?
– Жалко конечно! Но я не о Паше. Ты на себя посмотри!
– А что?
– Узнаю этот блеск в глазах. Отвратительно! Неужели не прошло? Не наигрался в «казаки-разбойники»?
– Да с чего ты взяла? – пробормотал он.
– Тебя просто распирает влезть в это дело. Я же вижу! – в сердцах сказала жена. – Не смей! Слышишь?
– Не собираюсь я никуда влезать, – надулся Алексей.
– Да? Правда?
– Ну конечно, дурочка! Я уже сказал, что ничего не знаю, что мы с тобой крепко спали. Они
Прочитанный отрывок из «Смерти на даче» произвел на Алексея неизгладимое впечатление. Неужели же человек заранее знал, кто его отравит? И знал, чем?
Но почему же он тогда пил из бокала? Все это очень и очень странно. Где бы добыть оставшуюся «Смерть»?
День прошел спокойно. После полудня «гости» Клишина уехали, за забором стало тихо. Алексей же провел остаток дня в огороде, где были разбиты грядки с овощами и зеленью. Уехавшая в санаторий мама наказала сыну пропалывать их и надеялась, что до ее приезда они не слишком зарастут сорняками. Леонидов невольно хмыкнул. Коммерческому директору копаться в земле? На кой ему эта морковка? И помидоры в теплице? Все закончится так же, как и всегда: если будет жарко, огурцы засохнут, холодно и дождь – сгниют. Помидоры съест тля, капусту – гусеницы белых бабочек, которые так и называются «капустницы». Потом те же гусеницы доедят то, что не доела тля. Уважал он только кабачки, которые почему-то вредители не едят. Поэтому овощи вырастают до гигантских размеров, а после раздаются тем соседям, которые умнее остальных. То есть вообще ничего не выращивают, а имеют то же, что и они – кабачки. Но это было его субъективное мнение, которое жена не разделяла. И, несмотря на запрет, старалась пропалывать грядки тайком. Чтобы не допустить этого, Алексей принес в сад раскладушку и, раздевшись до плавок, растянулся на ней. Вокруг были сплошные цветущие одуванчики, а в голове то, что остается от них после цветения – белый пух. Мысли его были невесомые и из породы сорняков. «Родное Подмосковье – это зона рискованного земледелия. Так почему я каждый год должен рисковать своим здоровьем и деньгами? Семена купи, пленку на теплицу купи, отраву для тли купи… Универсальной нет. То, отчего дохнут муравьи, не действует на бабочек. На тлю не действует ничего, кроме дихлофоса, который в свою очередь действует на помидоры. Помидоры становятся несъедобными. Я с места сегодня не сдвинусь. Воды в душ натаскаю, когда будет не так жарко. К вечеру. А терраску фанерой забьет Серега Барышев. Ему в удовольствие, он по деревне скучает…»
За такими крамольными мыслями и застукала его Саша:
– Лежишь?
Он вздрогнул и открыл глаза:
– Да. А что?
– Я знаю, о чем ты думаешь, Лешка.
– О чем?
– О смысле жизни, вернее, о бессмысленности своей сегодняшней работы на благо будущего урожая. Где лопата?
Мать честная! Ему ж велено сделать грядку! Надо кого-то там рассадить. Слова «посадить» и «рассадить» для Леонидова всегда были одушевленными. Он слишком долго занимался криминалом.
– Так, где же лопата? – снова спросила Саша.
– Близко, – сказал он, зевнув.
– Достаточно
– Ах, отстаньте, Александра Викторовна! Мы принимаем солнечные ванны! Я куплю тебе огурцов. Столько, сколько захочешь.
– Мне приятнее есть, когда свое.
– Тогда съешь меня. Я – свой. Родной и близкий.
– Леша, Леша…
– Ешь меня поедом, родная, только не заставляй копать землю.
Жена улыбнулась, простила и сказала:
– Пойдем ужинать, а?
– Уже ужинать? – жалобно воскликнул он. – Разве вечер?
– Что, жалко день?
– Еще бы! Как быстро выходные проходят! А тут еще этот твой сосед…
Пока Александра ставила на стол вареную картошку, посыпанную молодым укропом, салат из помидоров-огурцов, селедочку и початую бутылку водки, Алексей задумчиво рассматривал цветы на клеенке и молчал.
– О чем думаешь? – Саша, наконец, села за стол.
– А Сережка? – очнулся Леонидов.
– Он наспех поел и умчался на тот конец поселка, к другу.
– Ему здесь хорошо?
– Любому ребенку за городом хорошо. Так о чем ты так задумался?
– Да я все насчет писателя…
– Все-таки задело?
– Дело интересное.
– Водки выпьешь?
– Как ты узнала, что я хочу выпить?
Она улыбнулась и пододвинула к нему рюмку. Леонидов выпил и закусил селедочкой, захрустел лучком. А жизнь-то налаживается!
– Недавно я смотрел телевизор, – сказал он. – Передача была о литературе…
– Ты и такие смотришь? – подколола жена, учитель литературы.
– Речь шла о загадке смерти какого-то гения.
– Тогда понятно! Уж если загадка смерти…
– Смейся, смейся! Дело в том, что там сказали, будто бы существует теория Эйнштейна о том, что настоящий, гениальный писатель или поэт – сгусток непонятной энергии и вроде как ее проводник. Или особое, притягивающее эту энергию тело. И будто бы другие тела, которые попадают в его орбиту, могут изменить назначенное им движение.
– Ну и что?
– Понимаешь, сила прозрения таких людей настолько велика, что они способны даже предсказать собственную смерть. Только изменить ничего не могут. Вот знает человек, где и когда его убьют, но в назначенный день его туда тянет неодолимо.
– Все равно не понимаю, к чему ты клонишь?
– Передачу я видел давно, – Алексей невольно вздохнул. – А сегодня меня поразило то, что я прочитал у Клишина. Он описал, как лежит мертвый, и то, что его отравили именно цианистым калием, представляешь? Там еще дальше было: «Мое тело лежит…» А потом Михин меня отогнал от компьютера. Что ты про все это думаешь?
– Знаешь, Леша, основное условие, при котором твои домыслы верны – это условие гениальности Павла. Или, по крайней мере, наличие у него очень большого таланта. Я читала его вещи. Конечно, я всего лишь учитель, не критик, и не литературовед, но…
– Что но?
– Это не то. Это похоже на бред. А местами я бы даже сказала – отвратительно! – Сашу невольно передернуло.
– Все гениальное сначала воспринимается современниками в штыки. Это потом начинаются дифирамбы, ахи-вздохи. А поначалу только гонения и хула.