Авторитетный опекун. Присвоение строптивой
Шрифт:
Негодяй замирает на мгновенье, на лице появляется неподдельное удивление.
– Оу… Прощание с отцом… А я уж подумал тебе яйца мои не понравились. – И как ни в чём не бывало ведёт рукой, приглашая к столику: – Присаживайся, не стесняйся. Катя сказала, что ты на строгой диете, но я всё-таки хочу угостить тебя ужином. Что ты будешь, морепродукты, дичь, овощное соте с трюфелями и козьим сыром? Или, может, вина для начала?
– Вы не ответили на вопрос! – едва не топаю я ногой. От его вальяжной наглости и спокойствия у меня аж дыхание перехватывает. А тут ещё этот по-прежнему распахнутый халат…
– А ты разве что-то спросила?
Рычу, сжимая кулаки.
– На каком основании вы меня здесь держите? И по какому праву не дали мне проститься с отцом?
Он неторопливо наливает вино в бокал, слегка взбалтывает, пригубляет. Удовлетворённо дёрнув бровью, подливает ещё себе и наполняет второй бокал для меня.
– Честно сказать, Лина, не думаю, что ты хотела с ним прощаться, поэтому и не стал лишний раз окунать тебя во всё это дерьмо.
– Дерьмо? Не хотела? Да с какой стати вы решаете за меня?
Тёмный взгляд в одну секунду становится серьёзным.
– Я видел твою реакцию на известие о его смерти. Ты была шокирована, возможно испугана новой встречей со мной, но скорбь… Нет, Лина, скорби не было. Ты скорее растерялась, потому что все твои планы, связанные с папашей, внезапно пошли по одному месту. Разве я не прав?
Он смотрит настолько внимательно и пытливо, что у меня появляется ощущение ползущих под кожей мурашек. И… Он прав.
Я действительно растерялась в тот миг, поэтому и сорвалась на дурацкий истеричный хохот. Но это действительно не была боль утраты.
Как может болеть то, что уже больше десяти лет тебе совершенно чужое? Хотя, в отношении отца, оно было чужим и до смерти мамы. Просто человек, который традиционно называется папой.
И к которому меня научили относиться с должным уважением, послушанием и благодарностью за мою сытую жизнь, а позже – и за жизнь в элитном пансионате. Всё.
– Вы можете думать, что хотите, мне без разницы! – упрямо поджимаю я губы. – Но вы всё равно не имеете права решать за меня!
– А если бы я сразу сказал, что в том гробу нет твоего папаши? Ты бы всё равно захотела посмотреть, как его закапывают?
Вскидываю на него взгляд. Не верю своим ушам.
– Что значит «нет»?
– Ну, вернее, тело-то, конечно, было, но не папулино. И значит это, что его так называемая гибель, а он, если ты не знала, разбился в вертолёте, не более, чем пыль в глаза. Нет, массовка, включая пилота, помощника Олега и неустановленного беднягу, сыгравшего роль твоего папаши, действительно погибла, но вот сам он благополучно свалил. Этот наитупейший приём, к которому прибегают только конченные дегенераты, готовые расписаться в своей полной несостоятельности, называется инсценировкой собственной смерти. Примитивный способ трусливо убежать от проблем вместо того, чтобы нормально их порешать. Не знала о таком?
– Откуда… С чего вы это всё взяли?
– Взял, Лина, – кивает Глеб, делая новый глоток вина, – взял. Больше того скажу – именно от меня твой папаша и слился, хотя я давал ему время решить вопрос иначе. Авторитетно. По-мужски. Он мог бы пожертвовать своей должностью и большей частью награбленного за годы госслужбы, но при этом избавить от проблем тебя, однако не счёл необходимым. Кстати, на тебя у него тоже были грандиозные планы, но он распрощался даже с ними, ради ещё более, – кавычки пальцами, – гениального плана. И теперь сидит где-нибудь, как ссаная крыса в подполе, и считает себя умнее всех, потому что ему даже в голову не приходит, что его гениальная схема уже у меня в кармане.
– Вы хотите его убить?
– Да бог с тобой, ещё я за крысами не гонялся! – смеётся Глеб, делая новый глоток вина и отставляя бокал.
От смеха от уголков его глаз разбегаются лучики, делая и без того симпатичное лицо каким-то особенно притягательным. Встречаемся взглядами, и я растерянно отвожу свой. Знаю ведь, что никогда и ни за что нельзя поддаваться мнимому обаянию палача…
– А теперь, может, поедим наконец? – Встряхивает он текстильную салфетку и стелет себе на колено. – Есть замечательный камчатский краб. Очень рекомендую.
– Зачем вы держали меня в том борделе, Глеб Борисович?
– Борделе… Богдану только так не ляпни, малыш может обидеться. – Он усмехается, накладывая в свою тарелку салат. – А если серьёзно, то на тот момент там было самое безопасное для тебя место.
– А теперь что? Почему я здесь? Я что, приманка для отца?
Глеб задумчиво жуёт, откинувшись на спинку стула. Ветер за стеклянной стеной всё так же гонит дождь и сорванную листву, но мне уже нет дела до красот стихии. Мне даже плевать на вызывающую, практически не прикрытую халатом наготу сидящего напротив мужчины.
Я чувствую, что, возможно, именно сейчас решается моя судьба, и от тревожного напряжения у меня вдруг остро, до тошноты подводит живот, а желудок издаёт громкий заунывный вой.
Я нервно обхватываю себя руками, понимая, что Глеб не мог не услышать этот позор и ожидая новой порции колких шуточек, но он остаётся на удивление серьёзен.
– Видишь ли, Лина, твой папаша оставил после себя столько долгов, что всё его имущество, включая тебя, принадлежит теперь мафии. И эта мафия – вовсе не я, уж поверь. Красивая, юная и невинная – ты ходовой товар, который хотя и не покроет всех папашиных долгов, но и упускать тебя глупо. Поэтому уже почти неделя, как на тебя объявлена охота, и когда именно ты попадёшься – лишь вопрос времени.
Пауза. Глеб неторопливо пьёт вино, пристально глядя на меня поверх бокала, словно обдумывая что-то. Наконец отставляет бокал и поднимается из-за стола.
– Только я могу защитить тебя, Лина. Стать твоим гарантом безопасности в обмен на тайные активы папаши. Да, не удивляйся, у него есть и такие, записанные на третье лицо. Ты ведь третье лицо для твоего папаши, Лина. Не больше. И сейчас он просто затаился, чтобы дождаться твоего двадцатиоднолетия. Именно в этот день, по условиям схемы, если ты сама не распорядишься своим добром, то это право по умолчанию переходит к очередному левому человеку. За которым стоит твой отец, естественно. Такие вот кружева, и очень, надо сказать, хитрые. Но на каждого хитреца найдётся свой мудрец, и я затем и стал твоим опекуном, чтобы, не дожидаясь заветного дня, распорядиться активами твоего папаши как сочту нужным. То есть, забрать себе. Либо… – Его тёмные глаза хищно щурятся, – ты станешь моей, Лина. Во всех смыслах – от секса до статуса официальной любовницы. А взамен получишь всё сразу: и моё покровительство, и своё наследство. Думаю, выбор очевиден.