Авторитетный опекун. Присвоение строптивой
Шрифт:
Он протягивает руку, словно и вправду надеется, что я с радостью брошусь к нему в постель, но я в шоке пячусь. Он смеётся:
– Да, конечно, обдумай как следует. Только забыл уточнить: твой папаша остался должен и мне тоже. И получив его активы, тебя саму я… Ну, скажем, продам. В счёт остатка долга. Так что, как насчёт камчатского краба?
Вернувшись под конвоем охранника в комнату, я первым делом сбрасываю с плеч мужской махровый халат.
Мерзавец! Ишь ты, опекун недоделанный выискался! Любовницей ему стать. Ха!
Поддаю халат ногой, потом ещё и ещё, и так и пинаю его, пока не загоняю в дальний угол.
Не хочу ничего, вообще ничего, что связывало бы с этим голожопым негодяем! Была бы моя воля – вообще бы всё игнорировала, даже воздухом его дома не дышала бы!
Но игнорировать вообще всё я не могу, хотя бы потому что на мне теперь только домашний костюмчик из тонкого повлажневшего трикотажа, который очень хочется поскорее сменить на что-нибудь потеплее и посуше. И это «что-то» – точно не полупрозрачная ночная сорочка на лямках-волосинках. А больше у меня ничего нет.
Взгляд падает на одёжные чехлы. Так… Ладно. Посмотрим.
Расстёгиваю утренний – в нём лёгкий шёлковый пеньюар длиной в пол, с тонким кружевом ручной работы на рукавах. Изысканный, с милыми розовыми пионами, рассыпанными по молочному фону. Этакий домашний наряд для утончённой барышни, решившей испить утреннего кофию с бисквитами у себя на балконе, понежиться в лучах солнца и, глядя на сад, поболтать о классической литературе…
Со странной смесью неловкости и злости отбрасываю наряд. Этот псевдо-опекун что, специально подбирал его под солнечную утреннюю погоду? Он что, ещё и шизоид?
В дневном чехле нахожу свободный, похожий на костюм для медитаций, брючный комплект из тонкого хлопка, с широким поясом-кушаком. Уютный, комфортный. В таком хочется усесться на стул прямо с ногами, и обняв коленку руками, залипать на интересные истории собеседника, заедая их мясным пирогом с капустой…
При мысли о пироге желудок пронзительно взвывает, напоминая о камчатском крабе, которого я так и не попробовала. А ещё о соте с козьим сыром и… что там ещё было-то? Дичь, кажется? Интересно, птица или… Ох, да мне бы сейчас хоть листочек салата!
Отбрасываю и этот костюм. По телу волна за волной пробегает зябкий мандраж. Если и в третьем чехле окажется какая-нибудь легкомысленная девчачья фигня, я просто замотаюсь в одеяло!
Ну как можно вот так цинично запереть человека в четырёх стенах, отобрав свободу и право выбора, да вдобавок ещё и нормальной одежды лиши…
Замираю. В третьем чехле обнаруживается спортивный костюм из уплотнённого трикотажа с начёсом и кеды. А ещё носочки, хлопковая футболка и даже повязка на голову, чтобы прикрыть уши от ветра.
Всё такое уютное, тёплое. Словом, в самый раз для прогулок по саду сразу после дождя или пикника в открытой беседке. Ну или для ужина на вечерней террасе, да.
Чувствую себя глупо. И даже не пойму – то ли это как будто бы меня обманули, то ли как будто бы я сама и есть дура. Тут, как бы, и шах, и мат.
Не выпендривалась бы – не пришлось бы ни мёрзнуть, ни сверкать просвечивающими сквозь белый свитшот затвердевшими сосками.
А как этот мерзавец посмотрел на них тогда! С такой самодовольной ухмылочкой, словно котяра, обожравшийся сметаны!
Топаю ногой и с гордым видом подхватив костюм, удаляюсь в душ. Там, стоя под горячими струями, ловлю себя вдруг на том, что улыбаюсь. И что мне вообще, в принципе, как-то непозволительно хорошо, что ли…
Хмурюсь, беря себя в руки. Глупости! Просто согрелась, вот и всё. И маячащая перед закрытыми глазами крепкая мужская задница тут ни при чём! Про всё остальное… хозяйство мне вообще даже вспоминать не хочется – сразу же так и тянет зажать рот руками… и расхохотаться в голос!
Не из-за хозяйства, конечно. Внушительных размеров, оно-то как раз вызывало какое-то подсознательное уважение, что ли. Но вот сам Глеб…
Ну какой из него опекун, если он такой дурак ненормальный? Сразу бы так и называл это – распорядитель наследством. А то – опекун! Забота так и прёт, ага!
Потом приходит конечно и воспоминание о возмутительном предложении стать его любовницей, но былого гнева оно уже не вызывает. Скорее взволнованность собственным бессилием.
А Глеб что, в конце концов, это его образ жизни, понятно же. Его система ценностей, в которой всё покупается и продаётся, либо просто присваивается по праву сильнейшего. Он же, вон, даже среди ночи девочек себе одним звонком…
Рука с феном замирает и медленно опускается. Так это что, всё-таки не сон был? Или сон?
Когда выхожу из душа, застаю в комнате Катерину с подносом.
– Лина, я всё-таки взяла на себя смелость и принесла вам немножко покушать. Никто не узнает, клянусь!
– Нет! – твёрдо заявляю я.
Катерина вздыхает, но уже не сокрушённо, как утром, а с раздражением и уходит, так и оставив еду на столике. И вот я сижу на кровати, утопаю в этом уютном костюме с начёсом… а слюна так и набегает…
Сдаюсь. Словно украдкой подхватываю салатник и возвращаюсь в кровать.
Последний раз я так ела ещё в глубоком детстве, когда болела простудой, и мама приносила мне бульон прямо в постель. В пансионате за такое строго наказывали – отправляли на общественно полезный труд по уборке территории или мыть посуду в столовой.
Поначалу, когда я только попала в пансионат, я в этой столовой, кажется едва ли не жила, столько у меня было нарушений режима. Я тогда жутко тосковала по маме, и всё ждала, когда папа «решит дела» и заберёт меня домой.