Awakers. Пробудители. Том 1
Шрифт:
Мы тогда мало общались с братом, зато здорово подружились с ней, с Пенелопой. Она совсем не обращалась со мной как с маленьким. Да и дядя Пит тоже. Мне было так хорошо, и я был такой хороший. Правда, очень жаль, что Монти не оценил этого всего. Он все строил из себя неприступную скалу, а я позволил найти к себе подход – легко позволил. Наверное, одним для счастья нужно больше, чем другим. Или что-то совсем другое.
Накануне мы гуляли с дядей, просто бродили туда-сюда. С ним хорошо гулять, он не ворчит, когда я курю. Он говорит, что сам бросил: гордится
– Так что тогда стало с твоим носом?
– Подрался с одним парнем.
– Это я понял, – ненавязчиво продолжает он. – Что не поделили?
– Ничего. Я накинулся на него с кулаками, – говорю я дяде Питу, который спасает слонов, китов и лечит черепашек от воспаления легких. – Он меня раздражал.
– Да?
– Ходил с такой дурацкой улыбкой…
Это жалкое оправдание. Теперь я и сам не могу объяснить. Тогда, казалось, мир рушился на глазах: все эти взрывы, и траур, и минуты молчания. Это все было слишком личным – и в то же время общим. Все вокруг было как сплошные похороны. А этот хрен ходил с бравой улыбкой. Клоун, твою мать. Вот я ему и врезал.
– Он хоть не меньше тебя был, этот парень? – интересуется дядя.
Я ощупываю свой несчастный нос. Больно, кстати, до сих пор.
– Нет.
– Ладно.
Я жду от него нравоучений, а он мне – «ладно».
– Думаешь, это нормально? – подталкиваю я.
– Мальчишки иногда дерутся.
Я накинулся на него с кулаками просто потому, что он ходил с дурацкой улыбкой. Мне показалось, что у него дурацкая улыбка. Я смотрю на дядю и гадаю, за что ему сломали нос. Раньше не замечал, а теперь вижу: правда ломали. Вряд ли он бросался на людей без причины. Я тоже не хочу. Агрессия порождает агрессию.
– Я не хочу быть как те террористы, – говорю я. – Злым.
Дядя, тот еще чудак, останавливается, вытаскивает руку из кармана и взъерошивает мне волосы на затылке. А сам улыбается, будто только что лично получил какую-то награду.
– Идем, – говорит.
Мы идем и идем, пока не останавливаемся у каменной церквушки. От нее так и веет спокойствием и благодатью. Вообще я не люблю соборы, особенно те огромные, где чувствуешь себя блохой на спине у слона – того самого, что держит Мир со своими братьями. А это совсем маленький храмик, тут и нет никого. Мы заходим внутрь, он оставляет меня на скамье, а сам идет к алтарю: зажигает свечку, смиренно опускается на колени и складывает руки. Я не думал, что он религиозный, мой дядюшка. Он стоит там, а я сижу… сижу просто, и все… Только в глаза словно песку насыпали.
Правда, мне так хорошо, и я такой хороший. Сижу и плачу. Честно-честно, не знаю, что на меня нашло, но слезы сами выливаются: за того папиного человека, который подставился за меня, за разбитую челюсть этого клоуна… За Кори, мать его, за Базза, за всех этих жертв, которых я ни разу в глаза не видел, и за их родных тоже. Видимо, дядя что-то понимает, потому что подсаживается рядом и ничего не говорит. Наверное, каждому отведена своя порция слез, которую он должен выплакать
Возвращаться домой было тяжело.
Часть 1. О том, как все начиналось
(Где много цитат из песен)
Глава 1. Про начало жизни после школы
Когда я в первый раз встретил Троя, в руках у него был грейпфрут. Было бы у него хотя бы яблоко, я бы подумал, что это довольно символично. Но грейпфрут кажется безобидным, разве что брызжет соком во все четыре стороны, когда Трой сдирает с него шкурку, пытаясь добраться до мякоти. Впрочем, вскоре это дело ему наскучило, и несчастный фрукт полетел в мусорку. Уже после того, как нас выперли из музыкального магазина, где рядом с вывеской красуется вполне читаемый знак «С едой и напитками не входить». Трой пытался убедить продавца, что грейпфрут – это не еда и не напиток, а фрукт. Но нас все равно выперли.
Трой вытирает руки о джинсы, достает пачку сигарет и еще раз уточняет таким голосом, будто мультик озвучивает:
– На барабанах играешь, значит?
А потом мы уже едем знакомиться с его друзьями.
– Он огромный.
– Да.
– Ты уверен, что он должен быть такой…
– Абсолютно.
– …как хрен моржовый.
– Да пошел ты!
Парень тщетно пытается прикрыть ладонью предмет гордости, но одной ладони тут явно недостаточно.
– Что за мобилка?
– «Нокиа». Одна из первых.
– Майк Эллиот – наша гитара, – наконец представляет Трой.
Помнится, давным-давно был такой фильм, где пацан дружил с инопланетянином. Кажется, без этого не обошлось. Впрочем, в футболке с огромными пайетками и красных узких джинсах этот субъект и сам как гость из далеких миров. А мелкие блестки в темных растрепанных волосах как нельзя лучше дополняют картину. Хотя дело скорее во взгляде, который явно говорит о том, что парень лишь процентов на десять находится здесь, а на остальные девяносто зависает неизвестно где.
– Он странный, не обращай внимания, – поясняет Трой, – Из этих… – и добавляет шепотом: – Из англичан.
– Э-э-эллиот, – мои попытки изобразить того самого безобидного пришельца натыкаются на его непонимающий взгляд. Зато он тщательно изучает мою протянутую руку – от кожаного браслета до ультрамаринового лака на ногтях – и делает вывод:
– Ты барабанщик? Трой, он барабанщик?
Тот победоносно разводит руками.
– Не-е-ет, он не просто барабанщик. Он – внимание! – наш новый барабанщик!
– Сказал кто? – гитарист прижимает к груди свою «нокию», подозрительно косясь в мою сторону.
– Папа Римский! Я сказал, кто же еще?
Я до сих пор удивляюсь тому, как мне удалось внедриться в группу, потому что с первого взгляда было ясно, что ребята смотрят на Троя как на местного шута, а на меня – как на самозванца.
– Ральф Доэрти, – представляет тем временем Трой басиста. – Но мы зовем его просто Дороти.
Судя по акценту басист тоже из «этих странных», а хмурый вид намекает, что прозвищу он рад не очень.