Айседора Дункан: роман одной жизни
Шрифт:
— К сожалению, ничего не могу поделать, — извиняется он. — Таково указание ЦК. Положение страны очень серьезное. Говорю вам доверительно, мадам Дункан: голод угрожает трем миллионам гражданам России. Товарищ Ленин обратился с призывом к трудящимся всех стран оказать нам срочную помощь. Из Норвегии специально приехал доктор Нансен, чтобы организовать комитет международной помощи. Америка предложила помощь для миллиона детей и инвалидов. Вот в каком мы оказались положении. Как видите, я ничего от вас не скрываю. Мы переживаем самый критический момент после 1917 года. Революция в опасности.
— Но что делать мне? Как сохранить школу? А отопление? Мне совершенно необходим уголь, товарищ.
— Если мне правильно доложили, у вас еще есть на счетах в различных банках несколько тысяч долларов. Если хотите перевести их сюда, я могу облегчить вам эту операцию… Нам позарез нужна валюта. Если это невозможно, у вас есть другой выход: давать платные спектакли. В театре Зимина, например, который мы с удовольствием предоставим в ваше распоряжение… Или же организуем вам турне по городам России. Вы знаете, что советская публика вас высоко ценит. Вы у нас очень популярны. Ваше выступление в Большом было триумфом… Настоящим триумфом!.. О, этот «Интернационал»! Это было… ошеломляюще… Вы растрогали меня до слез. Прощайте, мадам Дункан. Еще раз выражаю сожаление… Наберитесь терпения… Надеюсь, что все скоро уладится…
Правительство не может дать денег, зато периодически присылает ей обслуживающий персонал. Приходят они парами, как на Ноев ковчег: два носильщика, две горничные, два лифтера и даже два повара в белых колпаках, хотя во всем доме нет ни одной кастрюли. Раз в две недели верная Жанна берет корзинку и идет получать «паек товарища Дункан», которая имеет право на дополнительное питание. В паек входит немного муки и икры (опять!), чая и сахара. Но поэты и артисты — любимцы советского режима, собирающиеся у нее почти каждый вечер, вносят существенное разнообразие в питание: на столах появляются огромные окорока, сотни пирожков. Водку пьют большими стаканами, а шампанское течет рекой.
Сергей Есенин… Где встретила она его впервые? У себя? У Анатолия Мариенгофа, близкого друга поэта? У Александра Кусикова, из той же компании? Она не помнит. И он тоже. В ту ночь все так напились… Помнит только, что все произошло быстро и бурно. Дверь резко распахнулась, и она увидела молодого человека удивительной красоты: непокорная шевелюра с золотистым отливом, слегка раскосые глаза, то демонические, то по-детски наивные. Айседору и Есенина не надо было представлять: они узнали друг друга с первого взгляда. Они люди одной породы, из тех, кто живет инстинктами, непокоренные кочевники, жаждущие абсолюта. Он так же не учился писать стихи, как она не училась танцевать. Их дар исходит из глубин души, неведомых простым смертным. У нее больше жизненного опыта, и она знает одно: ее судьба делает очередной зигзаг.
Крестьянский сын Сергей Александрович Есенин провел детство в Рязанской губернии, с бабушкой, неиссякаемой рассказчицей сказок, и дедом. В Сергее много от простого мужика.
Известность приходит к нему в 1915 году, когда девятнадцатилетний поэт открывает для себя столицу, встречается с известными поэтами. В петербургских журналах печатают его стихи. Он воспевает вечную ностальгию по русскому пейзажу: березовые рощи, безмолвную заснеженную степь, осеннее небо, бесконечные просторы. Первый его сборник «Радуница» вышел в 1916 году. Говоря о нем, вспоминают Роберта Бёрнса; непокорного, «проклятого» поэта Артюра Рембо… Восторженно приняв революцию, он пишет о ней библейским языком, как о «новом Назарете», о «преображении» и «распятии». Примерно в 1919 году он входит в круг имажинистов и сближается с Анатолием Мариенгофом. Имажинисты забавляются тем, что провоцируют публику бесконечными
Есенин переживает период золотой богемы. Изображает чувствительного хулигана, негодяя с нежным сердцем. Отбросил мужицкую рубаху, одевается у лучших портных, носит шелковые галстуки, накрахмаленные манишки, фетровые шляпы. С удовольствием шокирует публику, вызывает осуждение образом франта-большевика, прогуливающегося с тросточкой с серебряным набалдашником по городу, страдающему от холода и голода. Все это лишь прибавляет ему известности. Но за внешним анархизмом скрывается неудовлетворенность. Близкие друзья поговаривают о его неспособности сосредоточиться на чем-то длительное время, о врожденном вкусе к кочевой жизни, о припадках эпилепсии, о наследственном алкоголизме.
Верный и нежный друг, пьяным он превращается в хама. Заносчивый и наивный, робкий и грубый, по-детски беззащитный и тираничный. Он находится в плену собственных противоречий, неприкаянности и отчаяния.
…Итак, дверь резко распахнулась. Он входит, делает несколько шагов. Едва увидев его, смущенно стоящего в новом костюме, она тут же раскрывает ему объятия. Он подбегает, обнимает ее, падает на колени со словами: «Айседора, Айседора, mia, mia». Разговор клеится с трудом. Она знает лишь несколько слов по-русски. Сергей, никогда не покидавший родины, не знает ни одного иностранного языка. Но у нее есть иные способы самовыражения.
— Скажите ему, что я буду танцевать специально для него, — говорит она Мариенгофу, немного понимающему английский. — Садитесь за рояль.
И начинает танец, то вызывающий, то нежный, умоляющий, а Есенин продолжает громко разговаривать с друзьями. Кончив танцевать, она подходит к нему, протягивает руки:
— Понравилось?
Переводивший не решается перевести ответ, услышав который вся группа хохочет.
— Он говорит, мадам, что если речь идет о том, чтобы согреться, то он знает гораздо лучший способ.
Тут Есенин снимает пиджак, галстук, ботинки и исполняет бешеную пляску под аккомпанемент балалайки. Потом обувается и уходит. Айседора кидается к нему. В безумном порыве целует его руку и, подняв ее над своей головой, кричит, на смеси французского с русским:
— Вот это — Россия!.. Вот это — Россия… Essenin krepkii!.. oschegne krepkii!
Он отталкивает ее со словами:
— Иди к черту!
Тогда она бросается к его ногам и притворно стонет: «Ruska lubov!»
«Yes, yes, Jsadora mia, ruska lubov!» Сергей подошел и очень нежно, с кошачьей грацией положил голову ей на колени. Погладил ее щеку, не спуская с нее влажных глаз, как мальчишка-сорванец, желающий, чтобы его простили. Дал понять, что хочет уйти вместе с ней, поехать к ней в особняк Балашовой и более ее не покидать. «Жить ты и я всегда», — прошептал он ей по-французски.
Для Айседоры это — осеннее чудо, ангел, демон, мужчина-ребенок, какого она ждала, любовь, вернувшая ей смысл жизни. При этом она понимает, к какой бездне тянет ее этот мужичок с глазами бездомного кота. Но она всегда любила головокружительный риск, страх на краю пропасти. А если на этот раз она упадет и разобьется? Она, всегда такая сильная, такая уверенная в себе, начинает сомневаться. Ну и пусть. «Жить — прежде всего! Жить, как она всегда жила. Без расчета. Безудержно. Без полумер. Полностью отдаваться своим импульсам. А потом?.. Потом видно будет». Она попытается приручить этого дикого зверька, возьмет его к себе в особняк Балашовой. Возьмет для себя одной этого белокурого мальчика, этого «ангела» и «демона». Он красив. Он гениален. А временами так нежен, так ласков…