Айза
Шрифт:
Айза чувствовала, что сквозь жалюзи балконов и окон за каждым их движением неотрывно следили недоброжелательные люди, и переживала не за себя (благо она уже привыкла, что за ней вечно шпионят распаленные мужчины и завистливые женщины), а за братьев и особенно за мать, которой такое подсматривание и такой прием были словно нож в сердце.
Они превратились в отверженных — и это они-то, Вглубьморя, всегда гордившиеся своими корнями! Они из поколения в поколение жили на одном месте, у них были крепкий дом и вполне заслуженная репутация людей
Им негде было помыться или справить нужду, и все их имущество лежало в наспех перевязанной картонной коробке, которую без особого усилия несли по очереди Себастьян и Асдрубаль.
Они были иммигрантами и в какой-то степени разделяли горькую судьбу тех, кто приехал раньше или еще должен был приехать. Но они чувствовали себя самыми несчастными, потому что никогда не желали другой жизни, отличной от той, которую вели раньше, и не вынашивали мечту о власти и богатстве.
— Давайте вернемся.
Это сказал Асдрубаль.
— Куда?
— На Лансароте. Домой, откуда мы никогда не должны были уезжать.
— Ты сам знаешь, что не можешь вернуться, а мы должны разделить твою судьбу. Так всегда было.
— Я предпочитаю тюрьму, лишь бы на нас так не смотрели. Почему вы трое должны расплачиваться за то, что совершил я один?
— Мы это уже обсуждали, не имеет смысла к этому возвращаться, — ответила мать. — Будем и впредь держаться все вместе и никогда туда не вернемся.
Асдрубаль жестом обвел пустынную площадь, раскаленную солнцем.
— Это что, лучше? — спросил он с упреком. — Знаешь, чего ты добьешься, если мы будем продолжать в том же духе? Что я возьму и исчезну. Уеду туда, где вам меня не найти, или застрелюсь, чтобы вы тихо-мирно вернулись домой, не страшась наказания.
— Ты этого не сделаешь… — спокойно сказала Аурелия. — Ты мой сын, и я знаю, что ты этого не сделаешь. Ты не способен покинуть нас в таких обстоятельствах, потому что мы ни за что не вернулись бы без тебя и не успокоились бы, пока тебя не нашли. — Она горько улыбнулась: — А что до того, чтобы убить себя… Я тебя не так воспитала.
— От отчаяния человек меняется.
— Мы еще не отчаялись, — вмешался старший брат. — Мы по-прежнему вместе и все живы-здоровы. Теперь у нас даже есть кое-какие деньги и вид на жительство. Завтра, когда город встряхнется ото сна, уверен, мы найдем работу.
— А сегодня ночью?
— Вернемся в гостиницу.
— В гостиницу? — удивился Асдрубаль. — И ты называешь это гостиницей? Нас искусали комары и клопы, тараканы бегали по кровати, а от жары мы чуть не задохнулись. Как ты можешь опять привести маму и Айзу в такое место?
— А ты предпочитаешь заночевать здесь, на площади, у всех на виду?
— Может быть… Может быть, почему бы и нет? В сущности, какое
Девушка словно очнулась от глубокого сна, задумчиво посмотрела на брата, и наконец на ее губах появилась легкая улыбка, осветившая ее лицо, — будто порыв свежего ветра пронесся по раскаленной площади, унося далеко-далеко горькие слова и грустные предчувствия.
— Если нам суждено будет исчезнуть, мы исчезнем вместе, — произнесла она, как всегда серьезно. — А если нам придется покончить с собой, мы сделаем это все вместе. Но не бойся: этот день еще не наступил. Успокойся и наслаждайся местом и моментом. Мне нравится эта площадь! — добавила она, обводя взглядом вокруг. — Мне нравятся эти дома веселых тонов и цветы, пальмы и это дерево — такое большое и развесистое. — Она вновь улыбнулась. — Мне нравится сидеть на этой скамейке и ждать.
— Ждать чего?
Она пожала плечами и вновь погрузилась в молчание. Ее внимание было приковано к крохотному колибри, который повис в воздухе, миллион раз взмахивая своими хрупкими крылышками, пока вводил свой длинный острый клюв в ярко-красный цветок.
Асдрубаль Пердомо повернулся к матери и брату в поисках разъяснений, но с первого взгляда понял, что те пребывают в таком же недоумении, что и он, поэтому лишь откинулся на спинку скамьи и показал язык окну, из которого, по его ощущениям, за ним наблюдала сквозь жалюзи пара черных глаз.
Себастьян достал сигарету, и, как всегда, они молча выкурили ее на пару. Бог с ним, пускай время течет здесь медленнее, чем в любом другом месте на планете. Они старались проникнуться настроением сестры, считавшей, что эта вымершая площадь действительно красивое место, окруженное домами яркой расцветки, высокими пальмами, крохотными колибри и гигантскими густолиственными сейбами.
Час спустя, когда зной усилился и все, кроме Айзы, клевали носом, в конце узкой мощеной улицы бесшумно возник пикап и медленно покатился вперед, словно боясь потревожить послеобеденный сон города или ведя поиски незнакомого дома.
Доехав до площади, он остановился, и двигатель смолк. Из пикапа вышла Селесте Баэс, прислонилась к дверце машины.
— Привет! — неуверенно поздоровалась она.
— Привет! — ответила Айза, пока ее мать и братья открывали глаза.
— Я вернулась.
Айза ничего не сказала, только кивнула, и нельзя было понять, то ли она хотела этим сказать, что и так видит, то ли что ей было заранее известно, что так оно и случится.
Селесте пересекла тротуар, желая оказаться в тени, и встала прямо перед Пердомо. Было заметно, что она смущена и словно спрашивает себя, какого черта она сейчас здесь делает.