Айза
Шрифт:
Пару раз затянувшись и немного успокоившись, он добавил:
— Раз уж тебе, по-видимому, столько всего известно, скажи-ка: кто же все-таки был моим отцом?
— Если она вернется сегодня ночью, возможно, она мне это откроет.
— Кто, моя мать? Сомневаюсь, что она выйдет из могилы, чтобы рассказать тебе то, что никогда не рассказывала никому. Старуха всегда держала в секрете, кто у кого был отцом. Мы были ее дети, и точка. Она всех нас любила одинаково.
— И вам это было не по душе…
— Что?
— То, что она всех любила одинаково. Что не замечала того, что вы не
Гойо не отозвался. Казалось, ему требовалось время, чтобы переварить то, что Айза только что ему сказала. Наконец он медленно поднялся, обошел стол, остановился перед ней и неожиданно изо всей силы, на которую был способен, влепил ей оглушительную пощечину.
Айза и бровью не повела, только смотрела на него огромными зелеными глазами, в глубине их читался вызов, и в тот момент они словно принадлежали женщине, которая прожила тысячу лет.
Должно быть, Гойо Галеон понял по ее глазам, что столкнулся с человеком, который «приманивал рыбу, усмирял зверей, приносил облегчение страждущим и утешал мертвых». Это открытие, вероятно, еще больше сбило его с толку, потому что он внезапно посмотрел на руку, словно сам поразился тому, что осмелился ударить девушку, и, еле слышно пробормотав «я сожалею…», повернулся и вышел, чтобы запереться в своей комнате, потому что у него опять разболелась голова.
Айза долго сидела неподвижно, затем неторопливо налила себе новую чашку кофе и стала задумчиво пить, глядя на дождь, на уток, на цапель, круживших над рекой, и толстое бревно сейбы, которое несло течением. На нем сидела крохотная обезьянка арагуато, отчаянно пытаясь удержаться, чтобы не упасть в воду, где ее ожидала верная гибель. Айза вновь спросила себя, что она здесь делает, вдали от Лансароте и от дома, и куда это ее толкает по своей глупой прихоти судьба, которой, видно, нравится играть ее жизнью и жизнью дорогих ее сердцу людей. Она оставила им не больше шансов, чем вот этой несчастной обезьянке, которую уносила вода, подвергая разным неожиданностям, к тому месту, где река сужается и течение становится особенно бурным, чтобы отправить бедняжку на съедение кайманам.
Вот и она оказалась посреди бурной реки с темными водами, которая служила естественной границей двух стран, далеко от матери и от братьев, наедине с убийцей — человеком с явным нарушением психики, уходившим корнями в его детство.
— Ему всегда хотелось выделиться, — поведала ей Фелисиана Галеон. — Хотелось превосходить всех и каждого во всех отношениях, и он не переносил, что его, как он ни бился, так и продолжали называть сыном шлюхи: что есть, то есть, тут уж ничего не поделаешь.
Вероятно, эта женщина, на которой лежала печать прожитых лет, в свое время была очень привлекательной. Она уселась в самом дальнем углу спальни и ни на секунду не сводила с Айзы усталых и покрасневших глаз.
— Мне всегда хотелось родить девочку, — сказала Фелисиана. — Девочку, которая смогла бы понять, что с того дня,
— А кто был его отцом?
Ответа не последовало, потому что Фелисиана Галеон исчезла так, как появилась: тайком и без единого шороха, — оставив на память о своем пребывании лишь легкий аромат полевых трав и дешевого мыла. Айза вновь уснула и проспала до самого утра, когда кухарка-мулатка пришла сообщить ей, что «хозяин» ждет ее на завтрак.
А теперь та же мулатка вновь предстала перед ней — словно выросла из-под стола, как привидение, — и, убирая тарелки и чашки, пробормотала, не поднимая глаз (видно, страх не позволял ей взглянуть людям в лицо):
— Не прекословь ему! Не заводи, не то у него в голове замкнет, и он станет страшен. Он ведь одну рыжую колумбийку, которая захотела от него сбежать, подвесил вон к той ветке самана, склонившегося над рекой, и оставил там, и она кричала, пока кайманы не откусили ей ноги. Он безумный! — сказала она тем же тоном, удаляясь к себе на кухню, которая словно служила ей пещерой. — Совершенно чокнутый!
Айза сидела не шелохнувшись, глядя на саман и бурную реку, и пыталась представить себе страдания несчастной женщины, отданной хищникам на растерзание. Она невольно содрогнулась от ужаса, осознав, что палачом выступал мужчина, которому она так глупо пыталась что-то доказать, не сообразив, что ей не по плечу справиться с человеком столь буйного нрава.
Позже она спустилась к реке, чтобы прогуляться по берегу, и, когда вновь зарядил дождь, стала обходить просторный дом. Удобный и прохладный, он был почти полностью построен из настоящей каобы, однако убранство — картины, ковры, мебель и портьеры — отдавало безвкусицей.
Самые несочетаемые цвета перемешивались как попало — так же, как и самые несхожие предметы, — и в одной и той же гостиной можно было увидеть африканскую маску, висевшую на стене на японском кимоно, и огромные стрелы обитателей Амазонии, и ярко-красный плащ тореро.
Правда, было в доме одно помещение, действительно достойное внимания, — библиотека: светлая комната с удобным креслом около огромного окна, выходившего на реку. Стены от пола до потолка были заняты полками, тесно уставленными книгами.
На самом видном месте, словно во главе всего остального, красовался резной шкаф ручной работы, а в нем — больше трехсот книг в кожаных переплетах, и Айза с удивлением обнаружила, что в комнате собрано огромное количество романов о ковбоях, агентах ФБР, гангстерах, а также детективов. Хотя больше всего здесь было романов об американском Диком Западе.