Азъ есмь Софья. Царевна

Гончарова Галина Дмитриевна

Встревожился и царь. Сейчас-то он мог быть спокоен и за страну, и за остальных детей. Более того, понимая, что может уйти раньше своей Любушки, переговорил он об этом с Алексеем – и царевич дал отцу крепкое слово. Что бы ни случилось – всегда у его вдовы будет почет, уважение и понимание. Все, что она пожелает. А коли дети у нее родятся – воспитаем. Не бросим, оженим али замуж выдадим…

Вопрос – кто?! – терзал Софью почти месяц. И весь этот месяц Алексей неотлучно пробыл в Дьяково, по настоятельной просьбе сестры.

Казаки патрулировали окрестности, а крестьяне… да ежели б узнали – КТО, так на клочья порвали бы.

Алексей смеялся, но сильно не спорил. Было в нем это качество, редко встречающееся в мальчишках, да и во взрослых мужчинах. Оценить то, что делают ради тебя, – и не препятствовать родным, потому что иначе они сойдут с ума от беспокойства.

Но татей мальчишки уходили насмерть. А оставшийся не сказал бы ничего – потому как сам не знал. Старший и заказ принимал, и договаривался, а они даже не знали, на кого лапку задрали.

Конечно, негодяя четвертовали, да толку-то с того?

Разгадка покушения нашлась неожиданно. В дверь к Лейле поскреблась одна девчушка.

– Тетенька, подайте хлебушка?

Лейла, находясь на последнем месяце беременности, стала сострадательной – они с Патриком принялись так усердно плодиться, что за эти годы произвели на свет трех рыжих мальчиков и теперь хотели девчушку. А потому сама вынесла девочке ломоть хлеба с мясом. Та вцепилась в них зверьком, а потом огляделась…

– Тетенька, на Москве бают, что вы царевне служите?

Лейла кивнула.

Действительно, про обычай царевен Анны, Татьяны и Софьи подбирать девочек, давать им образование, а там и замуж выдавать – шептались. И одобряли. И кусочек славы падал и на нее, Лейлу.

– Верно бают.

– Тетенька, а замолвите за меня словечко?

Лейла вскинула брови. Она могла бы, но… с чего? Да и девчушка бездомной не выглядела. Голодной, забитой – да. Но не бездомной. Слишком одежа на ней хорошая, сапожки крепкие, платок хоть и ветхий, но есть он. Синяки, конечно, но все ж…

– У тебя родных нет?

– Нет у меня никого, одинокая я.

Женщина вздохнула. И ведь не одна она такая…

– Поговорю я о тебе с царевной, слово даю.

– А я рассказать могу, кто на царевича нож точит!

Лейла вцепилась в девчонку коршуном.

– Что?! А ну рассказывай!

– Те-е-е-е-етенька!

Лейла от души топнула ногой.

– А ну молчи! Пошли-ка в дом, сейчас мне все расскажешь, а ежели стоит того твое дело – клянусь, сей же час замолвлю словечко царевне. Но коли лжешь… Сама себя проклянешь!

Девочку звали Евдокия, можно – Дуня. И она не лгала, ни в одном слове не лгала.

Год назад двенадцатилетняя девочка осталась без отца и матери. Так получилось – болезни не щадят никого. У родителей был трактирчик, маленький, уютный, из тех, куда стекается уйма народу, – и малышка с детства слышала много

всякого.

Отцу помогала, матери, и родители берегли ее. Единственное и любимое дитятко.

Дядька же, унаследовавший трактирчик, ребенка и в грош не ставил. А то ж ему, у него жена, да и своих семеро по лавкам, вот к ним сироту и приставили. Да и в трактире, тут подать, здесь подтереть…

Она и делала. Только вот отец трактир держал честь по чести – сброд гонял, а дядька того не мог. Распустил он голь перекатную – и года не прошло, как трактирчик для чистой публики стал пользоваться дурной славой. Принялись там чуть ли не тати сходиться. Но дядька не возражал. Еще и краденое скупать принялся. А недавно…

Этого мужика она давно приметила. Матерущий… Глаза желтые, волчьи, на левой руке двух пальцев нет, в рукаве гирька… как вытянет кого…

Страшный.

Девочка про себя Волком его прозвала и близко к нему старалась не подходить, а тут тетка послала – за соседним столом компания подралась, все на полу оказалось – убрать срочно надо было. Вот Дуня и ползала по полу, собирая заедки да тряпкой возя, когда…

– Сколько вы за щенков возьмете?

Второй, подсевший к Волку, был другим. Неправильным! Не место ему было в их трактире!

Вроде бы и одет он как крестьянин, а все ж таки!

Лейла, получившая в православии имя Лии, вцепилась в девочку клещом и добилась-таки! Расспрашивала про руки, про лицо. Про голос – и оказалось, что на руках у него следы от перстней тяжелых, да и сами руки слишком белы. Не бывает таких у крестьян. И запах…

Борода-от у мужчины седая, длинная, а запах от нее вкусный. То дорогие благовония, крестьяне таких век не укупят!

– Обоих?

– Да. Они всегда вместе ездят, так что за каждым бегать и не надо…

– Не возьмусь. Хоть кошель золота насыпь.

– А ежели два кошеля. Или три?

Волк явно заколебался.

– Пять кошелей отсыплю, десять, тысячу золотом дам! Уедешь, дело свое начнешь…

– Насолил тебе, боярин, царский сын?

– Откель знаешь…?

– Да кто ж тебя на Москве не знает. Шапку надвинул, так и лицо поменял? Голос сменил, повадки избыл?

– Не твое дело! Молчи лучше…

– Так мое или не мое?

– Коли возьмешься…

– Возьмусь. Но заплатишь ты мне половину вперед.

– Десятую часть…

– Тебе, боярин, уезжать скоро.

– Много ты слишком знаешь…

– И того больше знаю, и дело твое сполню лучше иных.

– Десять дней тебе сроку дам – управишься?

– Чего ж нет, ежели в городе они оба. И к Морозовой часто ездят. В Дьяково я бы их не достал, а здесь мое место… И царь своего сыночка не спасет…

Вот тут Дуняша едва себя и не выдала, чуть не вскрикнула, да слава богу, отвел! За руку себя до крови укусила, молчать, ни звука, ни слова, только молчать!