Азиаде

Лоти Пьер

XVII

Когда Ахмет, сопровождавший мой багаж, появился на (юрту, я объявил ему, что нам предоставлена новая отсрочка, по крайней мере, на двадцать четыре часа. Со стороны Мраморного моря приближается буря.

– Пойдем еще раз пробежимся по Стамбулу, – предложил я Ахмету.

Я представил себе, что это будет нечто вроде посмертной прогулки, полной особой прелести, которую привносит печаль. Но Азиаде я больше не увижу!

Я оставил свою европейскую одежду у «мадам»; Ариф-эфенди еще раз собственной персоной вышел из

этого притона и прошел по мостам со шляпой в руке со степенным видом правоверного мусульманина. Ахмет, в парадном костюме, держался рядом. Он попросил разрешения самому составить программу этого последнего дня и был погружен в молчаливый траур.

XVIII

Обойдя все знакомые нам уголки старого Стамбула, выкурив большое количество кальянов и посетив все мечети, вечером мы снова оказались в Эюпе, привлеченные еще раз этим местом, где я всего лишь бездомный чужеземец, сама память о котором скоро сотрется.

Мой приход в кофейню Сулеймана произвел сенсацию: все полагали, что я исчез навсегда.

Посетителей в этот вечер было много и весьма разнообразных: масса совершенно новых лиц непонятного происхождения; публика из «двора чудес» или чего-то в этом роде.

Ахмет, однако же, успел организовать для меня праздник прощания и заказал оркестр: два гобоя, пронзительная волынка, шарманка и барабан.

Я согласился пойти на этот праздник, взяв с него слово, что ничего не будет разбито и что я не увижу крови.

В этот вечер мы будем искать забвения: что до меня, мне ничего другого и не требовалось.

Мне принесли кальян и чашку турецкого кофе; прислуживал мальчик, в обязанности которого входило каждые четверть часа приносить новую порцию. Ахмет бросил клич, и посетители, взявшись за руки и встав в круг, пошли танцевать.

Длинная цепочка живописных фигур замелькала перед моими глазами в неясном свете фонарей, от оглушительной музыки задрожал потолок хибары, медная утварь, развешанная по закопченным стенам, закачалась и зазвенела; гобои издавали скрежещущие звуки, и душераздирающее веселье развернулось вовсю.

Через час все захмелели; праздник удался на славу.

Самого себя я видел словно сквозь дымку, в голове бродили странные, несвязные мысли. Группы посетителей, обессилевшие и запыхавшиеся, появлялись и снова уходили в темноту. Танцоры кружились по-прежнему, и Ахмет каждый раз, пройдя круг, тыльной стороной руки разбивал по оконному стеклу.

Одно за другим все стекла хибары оказались на полу и раскрошились в пыль под ногами танцоров; руки Ахмета, испещренные глубокими царапинами, орошали пол кровью.

Видно, в Турции при бедах и огорчениях не обойтись без шума и крови.

Праздник внушал мне отвращение, кроме того, я беспокоился, что Ахмет и в будущем будет выкидывать подобные номера и так же мало будет заботиться о выполнении своих обещаний.

Я встал и направился к двери; Ахмет понял и молча последовал за мной. Холодный воздух на улице вернул нам спокойствие и самообладание.

– Лоти, – сказал Ахмет, – куда ты идешь?

– На корабль, – ответил я. – Я больше не хочу

иметь с тобой дела, я выполню свое обещание так же, как ты сегодня вечером выполнил свое; ты никогда больше меня не увидишь.

Я отошел от него, чтобы договориться с припозднившимся лодочником о цене перевоза в Галату.

– Лоти, – сказал Ахмет, – прости меня, ты не бросишь так своего брата!

И он стал со слезами умолять меня остаться.

Мне тоже не хотелось покидать его, но я рассудил, что раскаяние, а также хорошая выволочка ему необходимы, и был неумолим.

Он пытался удержать меня своими окровавленными руками и в отчаянии цеплялся за меня. Я с силой оттолкнул его, и он упал на поленницу дров, которая с грохотом развалилась. Патруль башибузуков, с большим фонарем проходивший мимо, принял нас за злоумышленников и подошел ближе.

Мы стояли у самой воды в уединенном месте, вдали от стен Стамбула, и окровавленные руки Ахмета внушали подозрение.

– Пустяки, – сказал я, – этот парень выпил лишнего, и я провожаю его домой.

Я действительно взял Ахмета за руку и повел его к его сестре Эрикназ; та, перевязав ему пальцы, как следует его отчитала и отправила спать.

XIX

26 марта

Еще один день – последняя отсрочка моего отъезда.

Еще один день, еще одно переодевание у «мадам», и я снова в Стамбуле. После ливня облака еще не разошлись, пасмурно, но тепло и приятно. Вот уже два часа мы курим кальян под мавританскими аркадами на улице Султана Селима. Белые колонны, деформированные годами, чередуются со склепами и гробницами. Ветви деревьев, осыпанные розовыми цветами, свешиваются с серых стен; всюду видны молодые побеги, весело бегущие по древнему священному мрамору.

Я люблю эту страну, и все эти детали полны для меня очарования; я люблю ее, потому что это страна Азиаде и она своим присутствием оживила все вокруг, – она, которая еще совсем близко и которую тем не менее я больше не увижу.

Заходящее солнце застало нас перед мечетью Мехмед-Фатиха, на той самой скамейке, на которой мы проводили долгие часы. Группы мусульман, рассеянные по громадной площади, курят и беседуют, беспечно наслаждаясь прелестью весеннего вечера.

Небо совсем очистилось от облаков и излучает спокойствие; я люблю жизнь Востока, мне трудно представить себе, что она окончилась для меня и что я уезжаю.

Я смотрю на этот древний черный портик и на пустынную улицу, которая переходит в мрачную лощину. Там живет Азиаде, и если я сделаю несколько шагов, то увижу ее дом.

Ахмет проследил за моим взглядом и с беспокойством смотрит на меня: он угадал, о чем я думаю, и понял, что я собираюсь делать.

– О Лоти, – говорит он, – сжалься над ней, если ты ее любишь! Ты попрощался с ней, теперь оставь ее в покое!

Но я решил ее увидеть, и у меня не было сил бороться с собой.

Ахмет со слезами на глазах взывал к моему разуму, вернее, к простому благоразумию: Абеддин сейчас в городе, старый Абеддин, ее владыка, и любая попытка увидеть ее безумна.