Азиатский аэролит. Тунгусские тайны. Том I
Шрифт:
На шестой день вдали зачернели берега Ангары. Река набухла водой, зловеще синяя, готовая в любую минуту разорвать ледяные оковы. Еще медленней двинулись дальше. Впереди осторожно шел проводник, а за ним чередой, тихо и молчаливо, как на похоронах, ползла экспедиция. Кони пугливо настораживали уши, чуя опасность, и бережно касались копытами ноздреватого льда.
Круглые сутки шли без сна и пищи, с натянутыми, как струны, нервами.
На следующее утро добрались до Кежмы. Все облегченно вздохнули. А к вечеру лицо совсем посветлели,
Двести дворов Кежмы стояли тремя ровными рядами — последний поселок к северу, а за ним тайга, трясины, болота и лишь кое-где мелкие, как точечки, фактории и чумы тунгусов.
Весна позади, но спешить все же надо. Через два дня экспедиция вновь тронулась в путь, наняв две новые подводы и четырех рабочих.
И снова день и ночь, часто без сна, упорно шли вперед, на север. Аскольд умудрялся спать на ходу. Иногда спотыкался и, падая, приходил в себя, удивленно смотрел на туманные силуэты саней, лошадей. Опять налетал сон, крепко смыкал ресницы, и ноги снова механически шагали дальше.
На четвертый день по выходе из Кежмы, экспедиция добралась до Вановары — 8оо километров остались позади.
На высоком правом берегу Катанги приютилась последняя северная фактория. На юг через болота и страшные топи вьется узкая, извилистая дорога-тропа. В другие стороны путей нет. Зеленеющие трясины, тонущие ночами в белых клубах тумана, разбросались вокруг. И только великий знаток тайги и ее законов, ее любимец тунгус со своим легконогим оленем рискует кочевать в этом краю.
Зимой или поздней осенью можно дойти до фактории, когда замерзнут, скованные страшным морозом, болота и таежные реки. Летом, даже в засуху, пройти от Кежмы к Вановаре почти невозможно. Белые кости лошадей у берегов топей служат жутким доказательством этой истины.
Горский хорошо это знал и потому так спешил к Вановаре. Мечтал поскорее, любой ценой добраться до фактории. Еще немного, и экспедиция опоздала бы, тогда пришлось бы ждать зимнего пути. Но и сейчас нужно спешить. Вперед, вперед, не останавливаясь!
За два дня построили три лодки. Профессор сам помогал пилить сосны, волоком, вместе с рабочими, тащил их в факторию. И когда лодки были уже готовы, весна не замедлила прийти и сюда.
Лед на Катанге с грохотом затрещал, пошел колоться и за день уполз куда-то вниз по течению.
Погожим утром на воду спустили «Болид», «Комету» и «Аэролит» (идея Аскольда). Перенесли груз и, когда все было готово, профессор торжественно, с первой лодки, махнул прощально рукой. С берега закричали:
— Счастливого пути!
Аскольд вскочил и жалобно посмотрел на Павла. Тот спросил:
— Что такое?
— Письмо!
— Какое письмо?
— Майе!
— Что?
— Майе письмо забыл послать.
— Как же так — забыл?
Аскольд
— Я, видишь ли, забыл… написать. — И уже смелее добавил: — Вот я дурак, так дурак!
Безумное течение донесло лодки до устья Чамбы — правого притока Подкаменной Тунгуски. В устье профессор велел повернуть лодки вверх. Начался тяжелый перегон. Надо плыть против весеннего течения.
Весла не помогали, лодки упорно сносило вниз, наладили лямку, впрягались по очереди и, скользким берегом, под отвесными скалами, обходя валуны, тащили лодки вперед.
Пройдя двадцать километров, теряли последние силы и без памяти падали у костра.
На пятый день с востока и запада к реке подступили высокие хребты Буркана. Профессор узнал их остроконечные голые вершины. Он не ошибся, это верный и легкий путь к месту падения аэролита, вот и знакомый, стиснутый в объятиях камня, бешеный порог.
Лагерь расположился в километре от порога и профессор, охраняя костер, забыв усталость, до поздней ночи сурово прислушивался к зловещему грохоту валов.
Наутро подошли к порогу. Быстро разгрузили лодки и порожняком начали перетаскивать по одной на высокий залавок порога.
Аскольд прицепился к высокой скале и нацелился киноаппаратом снимать переправу.
«Болид», наибольшую из лодок, вытягивали трижды и трижды обезумевшие струи бросали ее обратно в водоворот бешеных мертвых толкунцов.
В четвертый раз, напрягая до боли мускулы, кое-как перетащили лодку.
Взялись за вторую.
Рабочий не справлялся с рулем, лодку крутило и бросало во все стороны. Вдруг профессор сбросил кожух и нервно воскликнул:
— Послушайте, вылезайте, дайте я попробую!
Лодку подтянули к берегу. Горский сел на корму.
— Тяните! — скомандовал он и изо всех сил налег на рулевое весло.
Лодка зыбко пошла к порогу. Ее успели наполовину вытащить на залавок, когда внезапно дикий вал плеснул на «Комету». Лодку закрутило, повернуло боком к течению, еще минута — и все увидели, как блеснуло дно и Горский исчез в водовороте.
Никто даже не вскрикнул. Помертвели лица — все видели, как несло в страшных волнах перевернутую лодку, а затем у самого порога вынырнула голова Горского.
Еще мгновение — и Марич, должно быть, бросился бы в воду. Но Самборский схватил его за руку и, толкнув обратно на берег, торопливо начал скручивать в кольцо веревку. Скрутив, разбежался и изо всех сил, резким размашистым движением, как лассо, бросил в реку. Конец веревки задел голову Горского. Ученый поднял руки, схватил веревку и снова на миг ушел под воду.
— Тяните! — неистово закричал Самборский.
Марич, напрягая все силы, схватил веревку и потянул к себе.
В этот момент услышал, что кто-то его зовет. Поднял голову и увидел на скале Аскольда. Оператор, раздраженно размахивая руками, кричал: