Азиаты

Рыбин Валентин Федорович

— Успеется ещё, — пообещал Пётр, слыша разговор царицы с губернатором. — Грехов у тебя, Артемий, по десятку на день, а благих дел — шиш с маком.

К вечеру корабли начали выходить к Бирючьей косе, занимая небольшие морские лагуны. Загорелись огни на Четырехбугорном маяке. Суда в призрачном свете наступивших сумерек швартовались в длинную линию, бросали якоря. Хлёсткая каспийская волна швыряла их из стороны в сторону, ударяя по бортам, словно проверяя на прочность. И вот понеслась с некоторых судов отчаянная матерщина. Несколько шкоутов, кои с прошлой осени стояли без дела, рассохлись за лето, дали течь.

Адмиральский линейный корабль находился в ста саженях от «Орла», между ними постоянно курсировала шлюпка. Адмирал Апраксин

сообщил государю, что палатки и прочий инвентарь к утру перегрузят на двухмачтовые шнявы. К утру Каспий взволновался до трёх баллов, о выходе в море не могло быть и речи. Моряки занялись мелким ремонтом судов. Апраксин переправился на царский корабль. Он был явно удручён состоянием флота. Пугали его неуклюжие ластовые суда, загруженные провиантом. Выход в море затянулся. Прошло два дня, прежде чем разбушевавшиеся волны успокоились. Наконец караван из четырёхсот сорока судов двинулся к Кавказскому побережью.

Первую остановку сделали вблизи Терека, где император рассчитывал встретить идущих из Царицына донских казаков и калмыков. О приближении конницы, однако, ничего не было известно. Прошёл ещё день со стоянкой у горловины залива, затем суда вошли в удобную и защищённую со всех сторон бухту и бросили якоря. Но и здесь, несмотря на безветрие, Каспий плясал мелкой волной. Император спустился в шлюпку, и гребцы направили её к берегу. Следом пошли другие шлюпки, заполненные солдатами пехотных полков. У речки Аграхань на пологом берегу государя встречал бригадир Ветерами с охранным отрядом. Шлюпка со стоящим в ней во весь рост Петром Первым вздымалась и падала на волнах. Гребцы, как ни старались, не могли пришвартовать к берегу. Рассердившись, Пётр хотел было спрыгнуть, но матросы не дали ему этого сделать. Четверо, вобрав в шлюпку вёсла, подхватили доску, усадили на неё царя и вынесли на берег.

В считанные часы у Астрахани вырос палаточный лагерь, и батальоны встали на поверку. Тем временем Пётр с командным составом вошёл в своей шатёр, чтобы уяснить обстановку. Ветерани доложил: горцы, по всему видно, настроены спокойно, однако на приглашение встретить российского императора, как подобает добрым хозяевам, не откликнулись. Холодная предосторожность кавказцев возмутила Петра: он распорядился ехать Ветерани в аул Эндери и пригласить владетелей этих мест.

Отряд из нескольких сотен казаков выступил немедля, но едва достиг горного ущелья, был обстрелян горцами. Ветерани попытался принять бой, но кавказцы вели огонь из лесу, тянувшемуся по берегам ущелья, и не были видимы. Ветерани отстреливался до тех пор, пока не потерял восемьдесят казаков. С трудом выбравшись из западни, возвратился с остатками отряда на Аграхань и доложил о происшедшем императору. Пётр угрожающе пошевелил усами, дёрнул головой, сощурил глаза и отыскал гневным взглядом Волынского:

— Разбойники, говоришь?… По пять-десять всадников? Идол безмозглый, да я тебя! — Государь поднял трость, ещё мгновение — и обрушилась бы она на голову и плечи астраханского губернатора, но выскочил он из шатра и бросился прочь.

Вечером на Аграхань пришли вместе с калмыками и туркменами донские казаки, заняли пологий склон по речному берегу. Расседлали коней, разожгли костры и походные мангалы. Атаман Краснощёков побывал в штабе у императора, вернулся с приказом: шатров и кибиток не разворачивать, ночевать под чистым небом, при сапогах и рубахах.

Десять туркменских сотен под командованием Берек-хана расположились неподалёку от ставки командования. Берек-хан долго сидел с Краснощёковым, ждал дополнительного приказа от Петра. По рассуждениям донского атамана, калмыцкого тайдши Чакдор-Чжаба и самого Берек-хана, их сводный отряд должен был двинуться в горы в полночь, оттого и не разрешил государь ставить походное жильё. Однако пробил полночный час, но никаких распоряжений не последовало, и Берек-хан вернулся к джигитам. Многие уже спали, расстелив попоны и положив под голову сёдла,

другие сидели у догорающих костров. Берек-хан и его телохранители вышли к огням из темноты, словно привидения. Берек даже днём, когда появлялся внезапно перед джигитами, смущал их своим грозным видом. А ночью тем более: громадная фигура хана в длиннополом чекмене и высокой каракулевой папахе, словно страшная мифическая птица, возникла у крайнего костра и заставила всех вскочить.

— Сидите, сидите, — спокойно сказал Берек. — Всё пока тихо и спокойно. Говорят, государь император Пётр Великий тоже лёг отдохнуть.

Берек-хан присел рядом с джигитами, и его телохранители — брат Мурад и старый друг Нияз-бек — устроились рядом.

— Интересно знать, сколько часов спит Пётр Великий? — поинтересовался Мурад.

— Государи нисколько не спят, они только отдыхают, — ответил Берек-хан. — Их головы не требуют сна — им достаточно только покоя.

— Берек-ага, если это так, не сходить ли тебе к Петру Великому с нашей просьбой, — предложил Нияз-бек. — Просьба туркмен, я думаю, не потревожит царского нутра.

— Может, и не потревожит, — согласился Берек-хан, — но не будем сами тревожить государя императора раньше времени. Аюка-хан уже доложил ему о нашей просьбе, и Пётр Алексеич обещал найти время и прочитать наше прошение. Сейчас Петру Великому не до нас. Государь император послал отряд в Эндери к гребенским казакам, но, оказалось, их там давно нет. Дауд-бек разогнал. Теперь мы пойдём в Эндери на Дауд-бека. Государь обещает большую награду тому, кто возьмёт живым Дауда.

— Берек-ага, что за слово такое, — Эндери, понять не могу, — заинтересовался Мурад. — Как там оказались казаки?

— Хай, браток, разве я знаю. Мне известно лишь то, что царь Иван Грозный, после того, как завоевал Астрахань, сразу послал жить на Терек казаков. Одни поселились в низовьях Терека, а другие выше, их зовут гребенские. Слово Эндери мне, как и тебе, тоже незнакомо.

— Высокородные Береки! — весело воскликнул Нияз-бек. — Да разве можете вы о таком слове знать, если в вас нет ни капли казацкой крови! Да и пришли вы в наши края, на реку Куму, всего-то пятьдесят лет назад. Только человек с казацким родовым корнем может ответить на этот вопрос. — Нияз-бек важно выпрямился и заложил под язык насвай — жевательный табак. Джигиты засмеялись, вспомнив, что Нияз-бек не чистый туркмен. Дед его лет пятьдесят назад, как раз когда поселились хорезмские и мангышлакские туркмены на Куме, бежал с Дона на Куму и прижился у туркмен. Тогда множество казацкого люда старообрядческого толка, чтобы не служить Москве, бежало на Куму. Царские воеводы гнались за ними, вели перепись населения, иных останавливали — возвращали или забивали в колодки. Черкасский князь Шевкал в тот злополучный год, видя, какую пользу может возыметь от того, что казаков примет к себе, поселил их на речке Аграхани. А тут и терский атаман Иван Кукля предложил им берега Терека. Но рука Москвы дотянулась и сюда. Тогда часть их бежала на урочище Мажары, близ Большой Кабарды, а оттуда на Кубань. Многие погибли в стычках с черкесами и иными горскими народами, и лишь немногие осели на Куме, среди которых был дед Нияз-бека.

Поставил он курень в распадке возле речных камышей. Долго приглядывался к туркменам, которые жили поодаль, стал захаживать к ним, познакомился. А потом женился казак на туркменке, наплодил сыновей, дочерей и внуков. И одним из этих внуков стал Нияз-бек. Смелый и ловкий джигит, преданный умом и сердцем туркменам, он всё же всякий раз выделял себя, стоило только появиться в ауле какому-то казаку или заговорить о них. Он и здесь, на Аграхани, как только остановились казаки на отдых, сразу же начал кичиться. Сейчас же, когда речь зашла об ауле Эндери, Нияз-бек подскочил от радости, предвкушая, с каким знанием дела расскажет он братьям Берекам и другим сидящим около них джигитам об ауле Эндери. А сведения об этом ауле почерпнул он ещё в детстве от своего деда.