Азиаты
Шрифт:
Нияз-бек снисходительной улыбкой одарил Береков и гордо произнёс:
— Пусть знают мой дорогой хан Берек и брат его Мурад, что слово Эндери по-русски означает Андрей. А откуда взялся на Тереке Андрей, я сейчас вам расскажу… Ты правильно сказал, Берек-ага, что Иван Грозный послал на Терек казаков — там они поселились. Но вот что добавлю к твоим словам. Когда осели казаки здесь, в Тёрках, то стали нападать на них горцы. Спускались к морю с верховьев Терека, сжигали хутора и целые станицы. Тогда царь Иван Грозный призвал к себе донского атамана Ермака и сказал ему: «Не чинись долго со своим донским народом, отправь
Нияз-бек замолчал и посмотрел на туркмен с гордым достоинством. Берек-хан почувствовал это и сказал с вызовом:
— Ты всё время кичишься, показываешь себя казаком, и перед казаками юлишь, как верный их пёс. Но скажи мне, почему все их атаманы носят папаху «трухменку»? Почему, прежде чем встать на круг и вести о казаками разговор, кладут эту «трухменку» наземь, бросают на неё саблю — и тогда уже приступают к делу! Скажи, отчего такая честь туркменской папахе? Калмыцкие и киргиз-кайсакские малахаи куда дороже «трухменки», русские боярки тоже, а вот не захотели донские атаманы носить их, выбрали «трухменку».
— Берек-ага, наверное, донские казаки больше любят ягнят, — рассудил Нияз-бек. — Что ещё могу ответить на твой вопрос.
— Нет, Нияз-бек, тут дело не в каракуле, а в другом. Не только шапки-трухменки роднят нас, по и обычаи некоторые, и сам образ жизни. Вот, например, у донских казаков, как и у нас, тоже женятся несколько раз. Но чтобы оставить прежнюю жену, выходят на площадь и кричат: «Она мне больше не «жена». И туркмены выходят на мейдан и объявляют: «Талак — она мне больше не жена!» Не говорил ли твой дед, что в старое время туркмены и казаки в одних селениях жили?
— Нет, такого я не слышал от своего деда, — признался Нияз-бек. — Но в твоих словах, Берек-ага, есть истина. Надо подумать…
— Жаль, что твой дед раньше времени с Доиа бежал, — съязвил Мурад. — Он мог бы узнать и об этой тайне. А теперь думай да догадывайся…
— Мурад-джан, не сегодня-завтра двинемся в Эндери, там ты и узнаешь все истины, — с обидой отозвался Нияз-бек.
— Ладно, джигиты, не будем ссориться по всяким пустякам. Ложитесь спать, набирайтесь сил, путь к Эндери долгий и трудный. — Берек-хан хлопнул ладонями по коленям, отошёл от костра и лёг на попону, подложив под голову седло.
Боевой клич походных рожков поднял степняков на рассвете. Зазвенело туг и там — ожили биваки, ожил весь лагерь: тысячи голосов смешались с конским ржаньем. Бросились донцы, калмыки, туркмены в строй. Командиры на скакунах помчались к царским шатрам.
На ногах вся свита Петра Великого и сам он. Чакдор-Чжаб — калмыцкий полководец — сказал туркменскому хану Береку, когда остановились напротив шатра:
— Слава
— Вах, тайдша, хорошо тебе, а я держу за пазухой целый месяц бумагу и никак к государю императору приблизиться не могу. Твой отец Аюка-хан сказал мне, будто бы хлопотал о туркменах перед великим Петром, и царь пообещал выслушать меня. Но когда он вспомнит обо мне… Разве ему до меня?
— Берек-хан, я бы на твоём месте прямо сейчас к царю поехал. Сейчас самое удобное время — смотри, сам он и все его кафтанники тончатся на месте, спиной к нам повернулись. Поезжай!
— Ай, что будет, то и будет! — Берек тронул коня каблуками, дёрнул уздечку и помчался к царской свите.
Увидев одинокого всадника, скачущего через площадь к царским шатрам, свитские всполошились: «Бог его знает, что на уме у этого джигита в чекмене и косматой папахе!» Генерал Матюшкин первым вскочил в седло, за ним Волынский и ещё несколько господ выехали навстречу — встали поперёк Дороги.
— Эй ты, чума азиатская, как смеешь ты?! — заорал Волынский. — Али на виселицу захотел? А ну, назад! — замахнулся губернатор нагайкой, свистнула плеть над самым ухом Берека. Увернулся он и явно возмутился на столь «ласковое» обхождение с ним.
— Вах, губернатор, зачем дерёшься — к царю еду. Вот эту бумагу отдать ему хочу. Очень важный фирман [2] !
— Что ещё за фирман?! — Волынский замахнулся ещё раз, но генерал Матюшкин отвёл его руку:
— Артемий Петрович, шибко не усердствуй. Может быть, что сей фирман как раз государю кстати. Позволь, я доложу его величеству.
— Да это уж я и сам могу сделать, — возразил Волынский и, развернув лошадь, поскакал к царю. Матюшкин, полковник Наумов и ещё ряд офицеров, преградив дорогу Берек-хану, ожидали, как распорядится государь. Вскоре донеслось:
2
Фирман — грамота.
— Пусть подъедет, его величество ждут!
Берек-хан в сопровождении свитских подъехал к Петру, соскочил с коня и встал на колени.
— Великий государь, пятьдесят лет назад мы осели на Куме. Твой старший брат, царь Фёдор Алексеевич, принял нас в русское подданство…
— Знаю, слышал об этом, — ответил Пётр Первый, — А сейчас о чём просишь?
— Великий государь, жизнь человека коротка: сегодня в седле, завтра в земле. Возьми наш фирман. Это прошение моего народа, а просим переселить туркмен на Маныч и Калаус — там трава для скота очень хорошая.
Пётр поморщился: «Эка забота у тебя, хан, мне бы твою заботу… Да и не к месту ты со своей грамотой…» Однако, дабы не обидеть туркменского хана, посмотрел на советника Толстого, и тот принял из рук Берека свиток, обмотанный шерстяной нитыо.
— Что ещё? — спросил Пётр Первый.
— Великий государь, все туркмены умрут за тебя, только дай нам Маныч и Калаус, — взмолился Берек-хан.
— На черта вам нужен Маныч, если вы все собрались умирать? — Пётр засмеялся. — Ты уж постарайся да и своих джигитов предупреди, чтобы дрались, как львы, и чтобы все живы остались. А фирман ваш рассмотрим… Поезжай в строй.