Азия на халяву (Азиатская часть СССР, 1986-97 гг)
Шрифт:
– Учтите, час простоя самолета - тысяча двести рублей!
И тут смотрю, Михалыч что-то шепчет. Прислушался сквозь гул, а он белку зовет:
"Люся, Люся!" Люсей он ее часом раньше прозвал. Так мне смешно стало сижу и хохочу. Пилот орет, Михалыч матерится, а я не могу остановиться - и все!
В общем, так и не поймали. Только взлетели, час прошел, вдруг надпись загорается: "пристегнуть ремни!" Все, думаем, перегрызла, видать, белка какой-нибудь провод, теперь либо разобьемся, либо в тюрьму... Но оказалось, просто еще одна посадка. В общем, обошлось.
...В свете взошедшей луны был отчетливо виден зубчатый гребень Станового хребта - серебристый зигзаг далеко на севере, за черными иголками лиственничных макушек. Я рассказал, как однажды по просьбе знакомого герпетолога вез из Владивостока в Москву змею - толстую и очень злую самку восточного щитомордника.
Я посадил ее в коробку из-под детского питания, и все было бы хорошо, если бы во время полета змея не родила восьмерых детенышей, которые пролезли в щели коробки и принялись весело ползать по проходу между креслами. Впрочем, эта история не имела такого успеха, как рассказ про белку.
Утром мы были в Тынде, которую комсомольская пропаганда когда-то удачно окрестила "город на семи ветрах". От других станций ее отличают огромный плакат "БАМ - дорога в будущее!" и роскошный торговый центр. Город расположен на склоне холма и довольно красив. Дальше нас вез уже скорый поезд, и он был действительно скорым - начался Западный БАМ. Мы стремительно спускались по уютным долинам Нюкжи и Олекмы, а серые лысые вершины Станового мрачно обрастали облаками. Когда поезд пересек Олекму и втянулся в узкий каньон реки Хани, погода испортилась окончательно.
Я сошел на маленькой станции и побрел вверх по долине, время от времени забрасывая блесну, пока не вытащил упругого медно-розового ленка. Не успел его поджарить, как пошел мокрый снег. Отвесная стена каньона потихоньку растворялась в спускавшейся все ниже туче. Еще несколько минут - и лужи покрылись корочкой льда. Холодный ветер задул костер, едва я перестал его поддерживать. На станцию я вернулся в кромешной тьме и при легком морозце. Но в маленьком здании вокзала было светло и тепло, за окном шумела река, по радио исполняли Моцарта, и еще оставалась половина ленка. А больше всего станция Хани понравилась мне тем, что кресла в зале ожидания были без металлических подлокотников - ничто не мешало растянуться на них и проспать до утра.
За час до рассвета подошел товарный поезд. На открытой платформе стояли два автомобиля. Владельцы ехали прямо в них, таким способом доставляя машины из Тынды в Чару. Я договорился с одним из "частников" и покатил дальше в салоне "Москвича". Утро было морозным и пасмурным. Каньон превратился в такую узкую щель, что дорогу пришлось провести по эстакаде высоко над дном теснины. Но вот мы поднялись на перевал, и вокруг раскинулось море покрытых свежевыпавшим снегом гольцов, пологие хребты, вьющиеся во всех направлениях. Только в глубоких котловинах виднелся чахлый лес. Поезд долго кружил среди замерзших озер и каменных россыпей, а потом дорога серпантином пошла вниз, появились рощи стройных лиственниц и сосен. Облака как-то сразу разошлись, и мы оказались в глубокой долине, окруженной высокими белыми стенами хребтов.
Это была Чарская котловина, самое восточное звено в цепи рифтов разломов земной коры, являющихся продолжением впадины озера Байкал. Здесь, в самом сердце Станового нагорья, расположены самые красивые места на всей трассе БАМа. Сойдя с поезда в поселке Чара, я направился по лесной просеке к чуду местной природы - Чарским пескам. Солнце быстро нагревало тайгу, замороженную прошедшим холодным атмосферным фронтом. Стайки разноцветных овсянок летали по молодым лиственницам, делая их похожими на новогодние елки. Низко над дорогой перепархивала бабочка-голубянка. Не менее получаса эта синяя искорка вилась под ногами, почему-то не сворачивая и не улетая. В такой приятной компании я шел по весенней тайге, пока просека не потерялась в болоте. Тут мне обрадовались по-настоящему:
тучи мошек с неподдельным удовольствием устремились навстречу. Через час прыжков по кочкам болото кончилось, и я вышел на реку Анамакит. По ее берегам тянулась широкая серая наледь. Сжатая ледяными пластами вода шустро бежала по долине, унося остатки снега с подножий ближайшего хребта Кодар.
Оказалось, что река всего по пояс глубиной. Еще полчаса хлюпания мокрыми ботинками - и передо мной неожиданно возник среди тайги высоченный бархан.
Взобравшись по крутому склону, я оказался на острове золотистого песка среди тайги, в свою очередь замкнутой оградой гор. На барханах цвели сиреневые "колокольчики" сон-травы. Белая стена Кодара, самого высокого из тридцати хребтов Станового нагорья, сверкала на солнце, но в двух глубоких ущельях, почти до подножия разрубивших хребет, лежала тень. Видимо, воздушные потоки, вылетавшие из этих ущелий, несли много песка. Сталкиваясь над тем местом, где я стоял, они "роняли" песок, и за тысячи лет образовались барханы в заболоченной тайге.
Было уже по-настоящему жарко, и маленькие северные бабочки порхали над кустиками рододендрона, когда я вернулся в Чару и пошел вдоль трассы на запад. Что может быть лучше, чем шагать весной по мягкой песчаной дороге через океан молодой хвои лиственниц, над которым играют солнечными бликами горные хребты!
Снежные склоны из белых превратились в голубые, затем в фиолетовые, солнце зашло, и сразу стало холодно, а потом очень холодно. Дорога резко повернула на юг, обходя небольшое озеро. Поднявшись на насыпь, я увидел вдали приближающийся поезд и замахал рукой машинисту. На повороте состав резко затормозил, так что я без особого труда зацепился за лесенку, ведущую на площадку грузового вагона.
Полчаса на пронизывающем ветру - и поезд снова замедлил ход, причем всего в часе ходьбы от станции, расположенной у самого подножия Кодара.
Здание станции оказалось запертым, поэтому ночевал я в тамбуре между двумя дверями поселкового магазина. В каких только местах не приходится ночевать из-за отсутствия гостиниц (или денег на них)! Как-то в Ленинграде нам с друзьями пришлось устроиться на ночь на дне плавательного бассейна городской синагоги.
(Разумеется, бассейн не принадлежал синагоге, но был расположен по соседству, и многие служащие оформлялись в него сторожами, чтобы избежать неприятностей с КГБ.) В пять утра приведший нас туда знакомый сменился, и новый сторож пустил в бассейн воду. Мы потом выспались в Эрмитаже, присев на старинный диван и закрывшись от публики газетой.
...Утром все было засыпано снегом. Холод стоял удивительный для июня на широте Москвы. Большое озеро Леприндо оттаяло только у берегов. На блесну попался странный черный голец. Я решил подняться в верховья ручья, сбегавшего с хребта, и пошел вверх по камням, пробираясь между гигантскими розетками кедрового стланика. Снег валил все сильнее. Выше края леса лежал густой туман, тундряные куропатки укрывались от ветра в россыпях щебня. Пока шел обратно, туман поредел, из озера медленно вырастали острые зубья Каларских Альп. Подошел поезд, и вскоре, проскочив под Кодаром по длинному туннелю, я оказался в следующей котловине - Муйско-Куандинской.