Азия в огне(Фантастический роман)
Шрифт:
Днем Меранд взошел на террасу, окруженную балюстрадой, с которой был виден весь Самарканд, равнина и далёкие горы на горизонте. При его входе встал монгол-страж и принял позу часового.
Был ясный сентябрьский день. Никогда картина Самарканда, ставшего столицей, как во времена Тамерлана, не выступала перед ним с такою ясностью.
Вот уже пятнадцать дней, как новый Тимур занял Самарканд, и старинный город сделался центром движения, которое бурлило вокруг него, направляя к нему, в виде приливов и отливов, сотни тысяч людей.
Меранд отчетливо различал площади и широкие аллеи, устроенные русскими и обсаженные рядами великолепных деревьев.
Громадная площадь жила интенсивной жизнью и была полна непрерывного движения взад и вперед пешеходов, всадников, верблюдов, толкающих и теснящих друг друга с шумом и звоном. Взгляд его блуждал по огромным монументам, свидетелям былого величия Тамерлановой столицы, украшавшим белые террасы, Тур-Эмир, гробница завоевателя, вырисовывалась на голубом небе своим белым куполом несравненного изящества и легкости. Вдали, отделенные от города лошадиным рынком, виднелись развалины некрополя Биби-Ханин, где погребена любимейшая супруга Тимур-Ленка, свидетельствуя о могущественном расцвете и закате царственной любви. Три больших медресе: Мирза-ульд-бег, Тилал-Хари-Шир-Даг с огромными арками их портиков, их минаретами, их фронтонами и куполами — окружали Регистанскую площадь, которая казалась сердцем царицы городов, зеркала Востока, города мудрости, муллы которого пользовались славою во всем мусульманском мире. Террасы шли уступами, поднимаясь в бесконечную высь. Вне города, в зеленеющей долине Зарявшана, на холмах и по бесплодным плоскогорьям, ограничивающим ее с востока, начинались палатки— черные, белые, желтые, сероватой скатертью теряясь в туманных извилинах ближайших гор. Облака пыли двигались вслед за марширующими вдали колоннами.
Затем Меранд перевел свой взгляд поближе. Он упорно стремился открыть место, где хранился аэронеф, виденный Ван Корстеном. Тщетные усилия! Ничто не обличало присутствия где-нибудь одного или нескольких подобных сооружений, управление которыми, вот уже много лет, было усовершенствовано настолько, что их можно было сделать орудиями войны.
И на эспланаде, часть которой была ему видна, он тоже не замечал такого громадного предмета между рядами пушек и повозок, ее загромождающих.
Но Меранд хорошо понимал, что его наблюдения страдают неполнотою. Ров от него был совершенно скрыт, белые террасы охраняли тайну своих внутренних дворов, а там, дальше, за мавзолеями, за руинами и высокой зеленью некрополей— были возможны разные укромные места, где бы мог поместиться аэронеф.
Наконец, аэронеф мог находиться в пути. Он дал себе слово, что будет, с Ван Корстеном, сторожить день и ночь, чтобы не прозевать полета железной птицы.
Покончив со своими наблюдениями, Меранд снова устремил свой взгляд на Самарканд, наводненный нашествием. И тяжелое, безнадежное настроение от сознания, что они затерты этой массой, снова сжало его сердце. Какое безумие питать обманчивую иллюзию, что бегство возможно, когда миллион желтых переполняют центральную Азию от Каспийских степей до Иранского плоскогорья! Кто укажет им местонахождение аэронефа, и, допустив даже, что это чудо совершится, как он сможет им править, если система мотора окажется ему неизвестной?
Он перенесся мыслью на два или три года назад, когда он присутствовал в Тулоне при последних и решительных опытах с электрическим аэронефом. Уже во время последней великой войны с Англией, аэронефы, вышедшие из Медонского завода с мотором Ренара, повергли в ужас неприятеля огнями своих прожекторов и дождем торпед. Но с тех пор было изобретено много новых аппаратов, особенно в Америке, было введено в употребление много новых моторов, построенных по одному принципу, но управляемых различно. Тогда говорилось, что будущие войны, по всей вероятности, сведутся к воздушным битвам.
И вот, желтое нашествие обладает нескольким аэронефами. Подслушанный Ван-Корстеном разговор доказывает это.
Но каким образом Тимур мог соединить в Кан-Су некоторое количество этих орудий, не привлекая внимания Европы? Каких сомнительных личностей он имеет в своем распоряжении?
Но этому Меранд удивлялся еще меньше, чем той тайне, которая окружала подготовку нашествия. Как возможно было скрыть такое огромное движение, которое началось в строго определенный момент и разлилось по пустыням, горам и равнинам на тысячи километров, охватив великие китайские реки, Тибет, Монголию! И все это послушно двигалось, шло и пришло! Меранд с тревогой спрашивал себя — каким образом обыкновенный татарин, простой вице-король, мог, с материальной стороны, организовать передвижение такого количества людей. В Карачире он видел ветвь железнодорожной линии, доходящей до самого лагеря. Откуда шла она? Каким образом все эти рельсы были доставлены на такое расстояние, через горы? Какими могущественными средствами располагает Тимур?!
Они постоянно встречали по Памирской дороге бесконечные караваны трупов, экипажей разного типа, странных повозок, покрытых соломой, влекомых через мосты и пропасти целыми кучами голых, задыхающихся, фанатических кули.
А эта организация армии, которая противоречит всем рутинным представлениям о китайской неподвижности, и которая говорит о том, что вся нация вооружена и готова к битве до последнего человека.
Меранд уже сидел так часа два, погруженный в свои размышления, в свою тоску, как к нему подошел Ван-Корстен и ударил его по плечу:
— Меранд, там вас спрашивают… Собственно говоря — за мной идут сюда… должно быть, от мосье Тимура — какой-то офицер… У нас будут новости!
Татарский офицер, явившийся к Меранду, был сопровождаем двумя солдатами, которые встали по обе стороны Меранда и, по знаку офицера, быстро повели его, не говоря ни слова, по галерее с колонками, возвышающейся над рвом, при чем заметно старались сделать так, чтобы Меранд не мог бросить взгляда в глубину рва и держались с ним у противоположной балюстрады.
Из города и с равнины доносился обычный шум.
Они прошли много зал, двери которых открывались перед ними по одному знаку, Меранд видел там офицеров и служителей, казалось, не обращавших на него никакого внимания. Затем, в противоположном конце большой, продолговатой комнаты, сплошь обтянутой персидскими и туркестанскими коврами и игравшей роль как бы передней, два черных евнуха приподняли края занавеса, офицер сделал Меранду знак войти, и занавес тяжело упал за ним. Пленник остановился. Он был на пороге громадной залы, бывшей канцелярии русского губернатора. Ничто в ней почти не изменилось — тот же, огромный стол, покрытый роскошной бухарской скатертью, те же огромные чернильницы чеканного серебра, дагестанские ковры; печь из фарфоровых изразцов, с украшениями из меди и камня. По стенам были развешены карты, оружие и знамена, некогда отнятые у побежденных эмиров и ханов русскими. Вся эта азиатская роскошь, тщательно поддерживаемая русскими, не помешала, однако, Меранду немедленно обратить внимание на гораздо более интересную картину. Между огромным столом и широкими окнами, выходящими с одной стороны комнаты на Самарканд, с другой — на парадный двор, лежала на полу куча знамен. Меранд узнал цвета. Эти знамена были свалены вместе с оружием, с роскошными седлами, с военными мундирами.
Европеец понял, и тоска сжала его сердце — то были первые трофеи желтых, брошенные ими к ногам «Господина». Увы! Быть может, эти мундиры, эти знамена принадлежали тем, кто, едва несколько месяцев тому назад, принимал у себя миссию так любезно, с такими пожеланиями успеха.
Зала была пуста. Меранд не двигался с места. Но ожидание не было продолжительно. Дверь в противоположном конце распахнулась настежь, и двое богато вооруженных татар встали по её обеим сторонам, пропустив быстро вошедшего человека.