Азов
Шрифт:
– Не то сказал, – чуть слышно проговорил царь. – Не то сказал!
– А я тебе хочу еще сказать: бояре Салтыковы – приближенные твои. Ты земли даришь. Власть им доверил. А кто они?
Царь молчал, сидел не шевелясь.
– Их родословная известна всем, – жег словами Алеша. – Михайло Кривой отъехал к Польше – изменил! Король Сигизмунд наградил его поместьями в воеводстве Смоленском… Иван Никитич, из польских Салтыковых, отъехал к Польше – изменил, поместья получил. А предок Салтыковых, Михайло Прушанин, прибыл в Новгород из Пруссии… Иван Большой, Иван Меньшой – все Салтыки издавна тянут руку к Польше. А Салтыки, Бориска да Михайло, за саблю
– Послушай, ты, холоп, – сказал царь твердо, – ты залетел высоко! Аль я не выдал головой Пожарскому Татищева? Аль я не жаловал Пожарского? Я жаловал его на вечное и потомственное владение в Ростовском уезде селом Ильинским и приселком Назорным с деревнями, Московского уезда сельцом Вельяминовым, и пустошью Марфиною – за мужество его во времена нашествия поляков на Москву. Да я ж пожаловал его большими деревнями, – царь стал перечислять деревни, – и все то скреплено нашей государскою красной печатью!
– То верно, царь! Пожарский крепко стоял против польских, и литовских, и немецких людей, но ты все ж выдал головой его Борису Салтыкову… Побойся бога, царь! Князь Димитрий Пожарский на твоем венчанье на царство держал твой скипетр. Уж не забыл же ты? Он яблоко державное нес до чертожного места.
Царь больше не стерпел, выпрямился и повелительно взмахнул рукой.
– Замолчи! – крикнул царь надрывным голосом.
Атаман понял, что наступило время молчать.
К царю вернулся твердый, хоть и слегка дрожащий голос. Царь сделал шаг к Старому… Оба долго молчали.
Один сверкал золотыми одеждами, и глаза жгли зло, другой, в голубом казацком кафтане, стоял спокойно и только мял в руке островерхую шапку с оторочкой.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Марфа Ивановна потчевала гостей. На столе дымились румяные горячие пироги. Левка ел их и, захмелев, подмигивал красавице чернице Аленке, Марфиной служке. Думал: «И с чего бы это нас всё потчуют?.. Опалы как бы не было!.. Царь на приезде пива-то нам не дал, поставил на Белый город с приставом…»
– Михайло мой, – обстоятельно рассказывала Марфа, – пришел к Москве государить, не в совершенных летах еще был, а всякие чины в ту пору измалодушествовались. Они отъезжали от одного царя к другому, от царя к вору, к расстриге!.. Видя то прежним государям клятвопреступление, позоры, убийства и поругание, как можно было согласиться быти моему Михайле государем?
Тут Марфа испытующе посмотрела в глаза казакам, внимательно слушавшим ее.
– Да что ты, матушка, великая государыня! – старались успокоить ее казаки. – Как же нам без царя можно быти, матушка, без Михайла! Ему ж навечно поклялись. Челом царю бьем.
Марфа умолкла. Но не надолго. И опять полился ее плавный рассказ:
– А Московское государство в ту пору вконец разорилося. Все царские сокровища литовские люди вывезли. Казны не стало. Платить служилым людям нечем. Только слезное челобитье бояр в Костроме, вас, добрых атаманов и казаков, архиепископа Рязанского да бояр Шереметева и других сломило мое упорство: благословила я сына царствовать! И Михайла пошел со мной к Москве со слезами. Царство-то превеликое, а порядка в нем никакого не было… Ныне же другое дело. Государство окрепло, спокой настал. А сколько трудов царю это стоило? Ведомо ли то вам, казаки? И вот бояре говорят, что казаки на Дону по-старому не слухают царских повелений… Своевольничают. В Азов собираются идти. На сине море.
«Так вот она куда клонит», – поняли казаки.
– Великая государыня Марфа Ивановна! – сказал Левка Карпов, спокойно глядя в глаза Марфе. – То неправда, бояре нас оговаривают. Все выдумки. То не мы, а турецкий султан своевольничает. С Дону нас согнать похотел. Но то ж ему николи не будет! Мы вот соберем силенок поболе да как грохнем там под Азовом… И всем турецким сатанам жарко станет…
Марфа сказала елейным голосом:
– Кушайте, казаки! Не горячитесь. Пейте во здравие Михайла, а я вам поведаю еще про стародавние времена.
– Поведай, матушка, поведай! – охотно согласились казаки.
Отпила Марфа квасу хлебного, еще раз внимательно заглянула в глаза Левке, а затем и Афоньке и снова стала рассказывать им историю про прежних царей вплоть до Ивана Грозного.
– А это он, Иван Грозный, – прервал рассказ Левка Карпов, – шубу царскую со своих плеч отдал донскому атаману Ермаку?
– Он самый! Великий царь он был!.. Казань забрал и Астрахань забрал, Сибирское царство привалило. Ногаев покорил, улусы крымские покорил, с Ливонией воевал…
– Дозволь нам, царица-матушка, – заулыбался Левка, – в честь царя Ивана Грозного да нашего донского атамана Ермака Тимофеевича песню тебе добрую спеть.
Марфа Ивановна позволила. И казаки запели вполголоса старую песню:
А и по край было то моря синего,Что на устье Дону-то тихого,На крутом красном бережку,На желтых рассыпных песках…А стоит там крепкой Азов-городЗа стеною высокой белокаменною,За земляными раскатами и ровами глубокимиИ со башнями караульными.Среди Азова-городаСтоит темная темница,А злодейка – земляная тюрьма;И во той было темной темнице,Что двери были железные,А замок был в три пуда,А пробои были булатные,Как засовы были медные…Что во той темной темницеЗасажен сидитДонской казак Ермак Тимофеевич.– Складно, зело складно, – сквозь зубы процедила царнца Марфа.
Казаки тогда затянули свою песню повыше.
А мимо той да темной темницыСлучилося царю идти,Самому царю тому турецкому,Султану Султановичу.А кричит донской казак Ермак Тимофеевич:«Ах ты, гой еси, турецкий царь,Султан Султанович!Прикажи ты меня поить-кормить,Либо казнить, либо на волю пустить».Марфа сидела спокойно, внимательно слушала казачью песню.