Азов
Шрифт:
Внизу, под скалами, застыло море синее. Чуть поскользнись – и прощайся с жизнью. Поспали ночку на скале сырой в Байдарах. День грелись. Усталых коней поили в речках быстрых, кормили в зеленых рощах.
Татаринов отдыхал на камнях, думу думал. А казаки – кто спал, кто жевал сухую рыбу, мясо, кто воду пил из фляги. Потом Татаринов вскочил.
– Ну, казаки! Седлайте коней, да понадежнее. Дело не ждет.
И снова в путь. На заре Черкес-Кермен легко проскочил. Биюк-Каралез как птицы пролетели. Остановились в деревне Улаклы. Песок кругом да камень. Луна висит над
– Попробовать бы нам баранинки, – сказали казаки.
– Попробуем в дворцах у хана крымского. – ответил Татаринов. – Копыта коней обверните войлоком, чтоб топота не слышно было. Уздечки обмотайте тряпками, чтоб не гремели. Ножны приторочьте. Не стукайте, железом не гремите. Совой три раза крикну – кончайте стражников, выручайте меня. Слышите?
– Слышим, атаман, – откликнулись негромко казаки.
– А теперь все по местам. Ждите, пока вернусь.
Татаринов с тремя казаками пошел в разведку.
В двух главных мечетях молились татары: сам крымский хан, прибывший из Казикерменя Гусейн-паша Делия, верховный судья Чохом-ага-бек и все придворные беки. Малочисленная охрана, оставленная возле дворцов, не заметила, как прокричала сова. Вскоре после этого сигнала стража была схвачена и прирезана.
В городе было тихо и безлюдно. Звезды светили щедро. Луна висела острием над крайней мечетью и освещала песчаные и каменистые тропинки, ведущие к дворцу. Убитых стражников казаки бросили в кусты и за низкие каменные стены дворов. Татаринов и Порошин, словно две черные кошки, перебрались через высокую каменную ограду ханского дворца. Притаившись за кустами и наблюдая за стражей, они поджидали возвращения хана с молитвы.
Джан-бек Гирей долго не появлялся. Вблизи гарема плясал огонек – то исчезал, то вспыхивал. Огонек освещал дорогу, по которой должен был возвратиться Джан-бек Гирей. Когда огонек заплясал дрожащим мотыльком, склонился и потух, Татаринов услышал в глубине сада шаги; они торопливо приблизились к дворцу. Атаман узнал Джан-бек Гирея, за ним – пашу турецкого и рядом с ним – верховного судью: всех их довелось атаману раньше видеть в боях с татарами.
Три длинные тени скрылись за террасой, а на их месте выросли неизвестно откуда появившиеся два татарина. Сверкнули ятаганы, но сабли казаков вонзились в татар быстрее молнии. Убитых бросили в бассейн фонтана. Татаринов и Порошин прошли во дворец. Там зажигали свечи.
В Бахчисарае уже все спали.
Слуга, зажигавший свечи, вышел в прихожую. Порошин, быстро накинув на его шею петлю, поволок за дверь, на улицу. Один из казаков подхватил татарина и прикончил кинжалом. Другой шепнул Порошину:
– Скажи походному, что мы перебили на дворе янычаров Гусейн-паши.
– Дело! – ответил Порошин и скрылся за дверью.
Татаринов не стал медлить и смело вышел на середину ханского зала.
– Селям-алейкум, Джан-бек Гирей! – тихо проговорил он.
– Алейкум-селям! – ответил хан, с тревогой присматриваясь к вошедшему. – Что нужно тебе, нежданный гость?
– Тихо! Я походный атаман Татаринов! – сказал по-татарски Мишка.
Джан-бек Гирей в ужасе попятился к стене. Чохом-ага-бек присел с раскрытым ртом.
– Как ты попал сюда?
– Не спрашивай!
Гусейн-паша схватился за рукоять кинжала. Хан, сверкнув глазами, метнулся в сторону паши, выхватил у него кинжал и кинулся было на Татаринова.
– Не торопись! Всю стражу твою мы перебили, а главного войска твоего тут нет. Благодари, что еще жив, – остановил его Мишка.
Хан замахнулся кинжалом, но Порошин подскочил сзади, схватил его правую руку. Хан перекинул кинжал в левую и хотел было поразить им Порошина, но Татаринов взметнул саблей. Кинжал и кисть руки упали на ковер. Джан-бек Гирей присел, скорчившись от боли.
– Теперь поговорим о деле, – сказал Татаринов. – Где полоняники?
Хан не ответил.
– В Чуфут-кале! – ответил за него судья.
– Многих распродать успел?
– Мой господин, великий властелин земли и двух морей, не продает невольников, – гордо заявил Чохом-ага-бек, начальник ханских войск и верховный судья.
– Тебя я давно знаю. Шайтан! Жаль, на Дону не сбил тебя с седла багром…
– Мой господин, великий…
– А ты не ври, собака, – перебил его резко Татаринов. – Куда людей деваете? Казните! Тысячи уже казнили! Куда мою Варвару дели, дьяволы?
Джан-бек Гирей сказал со стоном:
– Она в гареме!
– Куда Фатьму девали?
– Фатьма йок… Фатьма йок. Нет ее.
– Найду! – сказал Татаринов. – Иди-ка ближе, хан!
Тот подошел.
– Ты шерть царю давал?
– Я шерть давал.
– А в ней что сказано? Служить и прямить будешь царю Михаилу Федоровичу верно и честно. И русских окраин не будешь жечь и грабить. Верно? Почто ж Черкасск пограбил, пожег Раздоры? Почто ж людей повел в полон? Многих побил и пометал в окно. Все то известно на Дону нам.
Бессильный и беззащитный хан молчал.
Свечи горели тихо. Блестела на кувшинах бронза. Подушки на коврах громоздились высоко, блестя персидскими шелками. На стенах и дверях сверкала позолота.
– Пощады нет тебе! – сказал Татаринов. – Царю на нас жалуешься, а в жалобах своих неправду пишешь! Султана Амурата руку держишь, за него стоишь. Ты, видно, хочешь и дальше шерть нарушать свою?
Хан молчал. «Зачем отослал я все свое войско навстречу неверным?» – думал он с тоской.
– Коль ты мою Варвару посрамил, сниму твою татарскую голову и повезу ее донским казакам напоказ.
– Ну, что, – спросил деловито Порошин, – срубить ли голову кому?
– Ай! – в ужасе вскричал Гусейн-паша. – Зачем рубить голову?
Татаринов остановил Порошина.
– Напишешь нам новую шертную грамоту? – спросил он хана.
– Якши! – ответил хан.
– Перевяжи ему левую руку, Гусейн-паша… Перевязал? Ну, а теперь садись, хан, пиши: «Джан-бек Гирею быть у русского царя на вечном послушании. Не иметь Джан-бек Гирею сношений с неприятелями и изменниками Руси и не защищать изменников».