Баба Люба. Вернуть СССР 3

Фонд А.

Я хотела крикнуть, что лучше бы ты водичку у Чумака зарядила и плеснула, чтоб уж наверняка. Но, после размышлений, не стала. А то ведь неясно, что она в следующий раз удумает плеснуть. Хорошо, если водичку, а если кислоту? И не на дверь, а в лицо?

Нет, надо отсюда сваливать и то в темпе!

— Любка! Змеюка-а-а! — опять задолбила в дверь Ивановна.

Я смотрела на хлипковатую дверь и думала — вынесет или нет? Так-то Ивановна была старушкой субтильной. Но силы ярости в ней было с избытком.

Очевидно Ивановна

разбежалась, так как удар, который последовал за её диким воплем, заставил меня вздрогнуть и отмереть: я принялась торопливо искать, чем бы подпереть дверь. Иначе её точно вынесет. Больше всего я склонялась к шкафу, но не представляла, как я в одиночку смогу его перетянуть из комнаты Ричарда в коридор и дотащить до входной двери. О том, как я выйду из квартиры на работу, я старалась не думать.

— Любка-а-а-а! — взвизгнула Ивановна, но тут её вопль оборвался на самой высокой ноте. А далее послышалась непереводимая игра слов на великом могучем в исполнении соседа Серёги, который не выдержал нарушения тишины в столь ранний час, и сейчас восстанавливал справедливость народными методами.

Буквально через полминуты Серёга морально победил Ивановну, та юркнула к себе в квартиру, а в подъезде воцарилась долгожданная тишина.

Я немало этому порадовалась, но кофе допивать уже не стала — воспользовавшись затишьем, малодушно убежала на работу, пока Ивановна не видит и опять очередной штурм не затеяла. От греха подальше, так сказать.

Нет, не то, чтобы я её там боялась, просто ну вот никак я не могу даже представить, как бы я воевала со старушкой.

На работе день прошел в кутерьме, а вот после работы я отправилась в Дом молитв. До приезда детей из села было ещё часа полтора, поэтому я вполне могу успеть поговорить с командой. Может быть, они уже выяснили, кто не поедет?

В комнате для занятий английским языком собрались все наши, и даже Таисия пришла. Валентина Викторовна хотела что-то сказать. Но к нам подошел Пивоваров и авторитетно заявил:

— Хорошо, что вы пришли, Любовь Васильевна. Нам нужно с вами кое-что обсудить. Конфиденциально, так сказать…

Англичанка поджала губы, но с Пивоваровым вступать в полемику она не решалась. Поэтому просто собрала свои книги и тетради и ушла, одарив меня напоследок красноречивым взглядом.

А я осталась один на один с командой.

Дверь за англичанкой закрылась и в кабинете воцарилась тишина.

Первой не выдержала я, и сказала:

— Так что вы решили? Я так полагаю, именно этот вопрос вы хотели обсудить со мной? Я готова выслушать ваше решение.

И началось: все зашумели, заволновались. Поднялась такая буча!

— Я предлагаю, чтобы таки Ксения не ехала! — воскликнула Белоконь, — она молодая, ещё успеет наездиться. Вся жизнь впереди. Кроме того, Ксюша не может выучить английский как надо. Не даётся нашей девочке иностранный язык.

Она оглянулась на застывшую в молчаливой печали Ксюшу и возмущённо выпалила, сверля её красноречивым взглядом:

— Ну, Ксения, скажи же им, что ты не можешь! Зато в следующий раз ты обязательно поедешь. Вот увидишь!

Зыкова вспыхнула и потупилась. Уши её заалели.

— Ксения поедет обязательно. Сейчас, — отрезала я, чтобы прекратить дискуссию, — я же вам назвала тех, кто едет. И это не обсуждается.

— А я говорил! Говорил! — вдруг подал голос Кущ и с победным видом обвёл всех взглядом.

Я изумилась. Обычно он предпочитал отмалчиваться. А тут прямо столько горечи и возмущения.

— А я считаю… — начала Сиюткина, но её перебили на половине фразы:

— А пусть вон Ирина Александровна остается, — вдруг выпалила Рыбина и со сдерживаемым злорадством посмотрела на Белоконь, — она уже достаточно немолодая, что ей в Америке делать? Английский не знает, работоспособностью не блещет…

— Кто старая?! Это вы сейчас обо мне так сказали?! — взвилась Белоконь, — Да я, между прочим, моложе вас, Зинаида Петровна, на три года! На! Три! Года! Так кто из нас тут старая, а?!

— Мы сейчас говорим не о возрасте, а о том, кто как сохранился… физически и интеллектуально, — парировала Рыбина, а Комиссаров не выдержал и фыркнул.

А потом опять не выдержал и загоготал.

Белоконь взвилась и аж посинела от дурной крови, которая ударила ей в голову от ярости.

И я поняла, что сейчас будет Ватерлоо.

Но честно скажу (признаюсь), мне было любопытно, кто из них победит, и я не стала прерывать конфликт в зародыше. Ведь это прекрасная возможность посмотреть и оценить их боевые качества. Так сказать, в условиях, приближённых к бою.

— Сама дура! — завизжала Белоконь и бросилась на Рыбину.

Думаю, драка была бы эпичной, но. К сожалению, им помешали — Рыбину схватил Кущ, а Белоконь — Комиссаров. Они растянули их, взъерошенных, тяжело дышащих, в стороны.

— Думаю, Любовь Васильевна, что если мы Зинаиду Петровну и Ирину Александровну оставим дома, то наша делегация только выиграет от этого.

— Это не вам решать! — фыркнула Рыбина, — пусть коллектив скажет!

— Но я, как это говорится, тоже некая часть коллектива, — хмыкнул Пивоваров.

— Не надо людей провоцировать, Пётр Кузьмич! — психанула Белоконь.

И тут они обе набросились на Пивоварова. Ему досталось за всё, и за то, что он такой-сякой, и за какие-то билеты на спектакль столетней давности, но больше всего их возмутило, что он увивается вокруг меня.

Я аж покраснела и поспешила прервать дискуссию:

— Так, товарищи! Тихо! — рявкнула я, — я смотрю, вопрос ещё не решен. Тогда зачем мы отнимаем друг у друга время? Вы подумайте ещё денёк, потом сообщите мне решение. А я пойду, а то некогда мне. Сейчас дети из деревни приедут. Так что я побежала!