Бабье царство
Шрифт:
– Ее не убудет! Пойдем в жмурки играть!
– И Марина увлекла мужа за собой.
Настеха отпила из стакана, водка толкнулась назад, и она с трудом удержала глоток в себе.
– Не надо, Настя, - мягко сказала, подойдя, Надежда Петровна
Настеха поглядела на председательницу светлыми от боли и ярости глазами.
– Оставьте меня!.. Хватит! Пожила я вашим умом, сыта по горло!..
– И, сжимая стакан в руке, Настеха непрочно и непрямо побрела прочь.
Надежда Петровна понурилась. К Настехе подошла Дуняша
–
– попросила она жалобно.
– Какая я тебе "тетя"?
– мутно глянула на девушку Настеха - Я твоя подменшица у господ фрицев.
– Она повела вокруг глазами и увидела Дуняшиного парнишку с хохолком.
– Пристроилась, тихоня] А кабы не я, чего бы с тобой было, а?..
– Я это знаю, - тихо проговорила Дуняша
– А коли знаешь, молчи! Рюмку водки для Настехи жалеют, ишь, гладкие! Для своей благо-де-ятельницы, тьфу на вас!..
– Настеха оттолкнула Дуняшу. Пошла ты!.. Я, может, через тебя несчастной стала..
– Она опрокинула стакан в горло, часть водки пролилась ей на подбородок, за пазуху.
– Брысь!..
– И той же неверной поступью Настеха устремилась вперед...
– Это в ней последняя боль кричит, - обращаясь к Якушеву, говорит о Настехе Надежда Петровна
– Последняя?..
– переспросил Якушев.
– Ну да. Бывает злая боль: от зависти, самолюбия, ревности - тогда сердце не умирает. А коли боль на любви - плохое дело, человек может в ней вконец истратиться. Я на себе испытала. Когда сыночка моего истребили, я Богово лицо разбила... Думала - все, жить не для чего. А потом другое пришло: надо жить, чтоб вокруг меньше боли стало. А вот, поди ж ты, чем Настехе поможешь?
– Да, помочь не всегда можно, - меланхолически согласился Якушев.
– Слушайте, товарищ Якушев, - насмешливо и грустно сказала Надежда Петровна.
– Почему такое? О чем бы мы с вами ни говорили - хоть о сенокосе, силосе, прополке или навозе, - всегда разговор на личное свертываете.
Якушев смутился, покраснел.
– У вас что, в семье нелады?
– напрямик спросила Петровна.
– Тишь да гладь, да божья благодать!
– неловко усмехнулся Якушев. Одного только нет - любви.
– Куда ж она делась?
– Поиздержалась в дороге. Мало я в семье жил - все разъезды да войны. Отвыкли мы с женой друг от друга.
– Постель-то общая?
– А стыдно в ней, как в чужой.
– Эк же подло человек устроен!
– сказала Надежда Петровна.
– Когда у него чего есть, сроду не ценит!
– А когда нет ничего?
– подхватил Якушев.
– Чего тогда ценить? Пустой взгляд, взгляд насквозь, словно ты воздух или стекло. А когда тебя замечают - усталая брезгливость: неудачник, шляпа, заел век...
– Может, я слишком счастливая в своей семье была, только мне этого не понять. Чтоб близкие люди не могли договориться!..
– Договориться!.. Да разве
– Дети-то есть?
– Дочь. Замужем. Живет на Дальнем Востоке. Мы не видимся.
– Плохо это, товарищ Якушев. Но со мной вам не утешиться, прямо скажу.
– Этого можно было не говорить.
– А я думала, вы на жалость бьете.
– Нет! Я к жене - намертво... Она неприспособленная, злая и несчастная, у нее никого нет, и никому она не нужна, даже родной дочери. И я не имею права отойти от нее ни на шаг...
...Захмелевшая Настеха оказалась на лужке, где и большие и малые играли в жмурки. Сейчас водит Жан. Растопырив клешеватые руки, он кидается то в одну, то в другую сторону, силясь кого-нибудь поймать. Парни и мужики уклоняются ловко и молча, бабы и девки - с испуганным визгом.
Настеха и внимания не обратила на эти игры, она шла себе и шла через лужок и неожиданно оказалась возле Жана. Тот услышал близкие шаги, коршуном кинулся на добычу и сжал Настеху в объятиях.
– Попалась!.. Попалась!..
– закричали вокруг.
– Отпусти ты ее!
– ревниво сказала Марина - Чего шаришь-то!
– Чтоб узнать, кого поймал, - возразил Жан.
– Настеха!
– И он сорвал с глаз повязку.
– Водить!.. Настехе водить!..
– закричали играющие. Марина накинула Настехе повязку на глаза, двойным узлом связала концы на затылке и, раскрутив девушку за плечи, сильно толкнула вперед. Настеха засеменила, чтоб не упасть, и с трудом удержалась на ногах.
Марина сделала знак: молчок!
– и увлекла всех играющих с лужайки.
Вконец одуревшая Настеха попыталась снять повязку, но не поддался ее пальцам туго стянутый узел.
– Ужо я вас!
– погрозила она кулаком и, широко раскинув руки, стала бегать по опустевшей лужайке.
Хмель заплетал ей ноги, швырял из стороны в сторону, она падала, подымалась и вновь начинала свое бессмысленное кружение. Настеха не заметила, как перевалила через кювет, продралась сквозь колючий кустарник, оставив на ветках клочья одежды, и оказалась на большаке. Смутно сквозь затуманенное сознание в нее проникло ощущение горькой обиды. Из-под косынки, туго перехватывающей ей глаза, выкатывались слезы. Она ловила руками воздух, и жалко выглядела эта слепая, нелепая погоня за несуществующим.
Но вот руки Настехи, обнимавшие лишь пустоту, сомкнулись на живом теле человека. Прохожий остановился на дороге, чтобы прикурить из горсти. Занятый своим делом, он не заметил приближения девушки.
– Попался! Попался! Не уйдешь!
– закричала с бедным торжеством Настеха - Ты кто такой? Ты не Жан,не Васька... не Павлик...
– Ее руки трогали грудь и плечи прохожего, поднялись к его лицу, коснулись губ, щек, скул. Настеха слабо, смертно охнула и отстранилась.
– Господи!..
– произнесла она и стала валиться на землю.