Бабек

Томара Михаил

Вскоре после этого халиф Мамун умер, и его преемник Мохаммед эль Мотасим билляхи (находящий в боге свою защиту), поспешил заключить мир: укрепления Тианы были срыты, и войска распущены по домам. Сам Мотасим вернулся в столицу.

На все время войны с Византией Бабек был оставлен в покое и мог спокойно закреплять свои завоевания.

Мелкие крепости сдавались ему без большого труда; либо под влиянием голода, либо вследствие измены. Но о прочные укрепления Мараги, в которую сбежались арабы всего округа, разбились все его усилия. У него не было осадных орудий того времени, заменявших современные пушки, и стены, даже глинобитные, были неприступны для восставших крестьян.

Взятые им укрепления подвергались уничтожению, гарнизоны предавались смерти. Истреблялись также все арабы, поселившиеся в городах, и арабы-помещики, управители и агенты членов халифской семьи, заведывавшие их имениями,

агенты правительства. Истреблялись и феодалы, оказавшие Бабеку сопротивление. Что касается до дехканов, то сопротивлявшиеся были уничтожены, но большинство покорилось Бабеку, по крайней мере внешне; многие, как мы знаем, ему сочувствовали из побуждений национальных или из ненависти к завоевателям арабам.

Арабские писатели уверяют, что за двадцать лет своего господства Бабек истребил до 255 тысяч человек (некоторые даже называют цифру 500 тысяч). Эти цифры явно преувеличены: столько людей арабского происхождения, если даже к ним прибавить всех дехканов, едва ли вообще было налицо в Азербайджане и Джебале. Более правдоподобна цифра мирных жителей, уведенных в плен, исчисляемая в 10 тысяч человек.

Взята была громадная добыча из всех замков и дворцов; она была свезена в Базз, где широко тратилась на нужды восставших. Не говоря о снабжении воинов оружием, припасами и прочим, много уходило на развлечения мятежников. Если верить арабским писателям, в лагере Бабека слышались каждую ночь звуки флейт и мандолин, раздавались веселые песни, они звучали даже в вечера после сражений.

Военная обстановка, в которой все время находился Бабек, конечно, не давала возможности правильной организации нового строя. Несомненно, впрочем, что женщины были освобождены, гаремные запоры сломаны, покрывала сняты с женских лиц; женщины могли проводить время в обществе мужчин и выходили замуж свободно, по своей воле, без всяких обрядов.

Что касается земельного вопроса, то ни в одном источнике мы не находим даже намека на конкретные меры, которые принимал бы Бабек к обобществлению земли или хотя бы к управлению в землепользовании. Как было уже раньше указано, большинство земель в восставших провинциях принадлежало казне или родственникам халифа; были немногие крупные помещики арабского или иранского происхождения, были дехканы, но вся земля была в пользовании у крестьян, так как помещики не вели собственного хозяйства. Поэтому, когда в результате восстаний Бабека землевладельцы были так или иначе устранены, и земля освободилась от платежей и оброков, крестьянин оказался владельцем всей земли, которую он обрабатывал и стал собирать весь урожай с нее в свою пользу. Налогов с земли Бабеку брать не приходилось, так как у него скопился большой фонд из имущества, конфискованного им у арабов и сопротивлявшихся дехканов. О дальнейшем расширении площади землепользования едва ли могла итти речь. В Азербайджане, вблизи Армении, было еще много нерасчищенных земель, много лесов; было еще много земель, требовавших «оживления», т. е. устройства сети оросительных каналов. Крестьянству не под силу было поднять все эти земли, так как оно не было настолько многочисленно, а главное — у него не было достаточно живого инвентаря: завоевания, всегда сопровождавшиеся ограблением, отнятием именно скота в качестве добычи, воинские постои, требовавшие принудительной и даровой поставки военным с'естных припасов; наконец, вымогательства и притеснения агентов власти и самих помещиков не оставили почти никакого скота у крестьян. Скот же, отнятый ими теперь у врагов, шел на корм войску и едва ли мог быть обращен на нужды сельского хозяйства.

Но все же каждый крестьянин остался на той земле, которую он раньше обрабатывал. Главное зло, от которого он страдал, — бремя платежей и вымогательств — было снято с него: при высокой урожайности страны крестьянину открывался путь к лучшей жизни.

Крестьянство Азербайджана, глубоко невежественное и придавленное тысячелетним угнетением, крепко держалось еще своих древних суеверий, мистических верований в переселение душ, в возможность воплощения божества, нисходящего в мир, чтобы осчастливить людской род, принести благополучие обездоленным и угнетенным, устроить рай на земле. Счастье, все время сопутствующее Бабеку, освобождение крестьян от оброков и повинностей, избавление от вымогательств, чинившихся сборщиками податей, вселяло в них уверенность не только в то, что в Бабека вошел дух Джавизана, но и в то, что в нем воплотилось божество. Они поклонялись ему, как богу, сошедшему на землю.

Сам Бабек был тоже крестьянином, едва ли грамотным. Он выделился своим природным умом и одаренностью, он не менее других крестьян был в плену древних суеверий, и поклонение крестьян, постоянные удачи не оставляли

в нем сомнения, что он и есть давно жданный посланец бога на земле. Это сознание вселяло в него веру в свою непобедимость, в то, что все должно ему удаваться. Вспоминались древние пророчества о царе Ширвине, вспоминались предсмертные слова Джавизана, что именно ему, Бабеку, суждено совершать дела, каких никто не совершал: возвеличить обиженных, низвести власть имущих. Эта уверенность, это самомнение затуманивало бывшее у него до того ясное сознание соотношения сил, отчетливое понимание целей и средств борьбы. Войска халифа, которые он разбивал одно за другим, перестали ему казаться страшными, они ему внушали только презрение, в его глазах это был только «сброд торгашей». Пренебрегая испытанной тактикой партизанской войны, которая приносила ему победу, он соглашается итти на бой в открытом поле с недисциплинированным, плохо вооруженным крестьянством против обученной, снабженной всеми видами оружия армии халифа.

По отношению к своим приверженцам он становится высокомерным, он уже не первый между равными, он бог и царь, они не смеют садиться в его присутствии.

Недооценка сил халифата была несомненно грубой ошибкой Бабека и как раз изменение его тактики, отступление от правильной осторожности совпало с моментом, когда с переменой правителя в Багдаде наступила и перемена в организации мусульманской армии.

Перелом

На престол халифов после смерти Мамуна вступил родной брат его Мотасим. Воспитанный в военных лагерях, чуждый придворной изнеженности, нередко покидавший роскошный стол дворца для прогулки за город, в селения, — он был суровым, грубым и деспотичным правителем, но с громадной энергией и выдержкой. В гражданское управление он мало вмешивался, предоставляя ведение дел своим визирям. В общем он опирался на финансовую и торговую аристократию, на верхушку буржуазии Савада, в религиозных вопросах поддерживал ее идеологию — ересь мотазилитов, и преследовал вместе с своим любимцем, главным кади, Ахмедом ибн Дуадоле, правоверных мусульман. Лидера их, популярного среди мелкой буржуазии Багдада, законоведа Ахмеда ибн Ханбала, он подверг телесному наказанию за то, что тот не хотел отказаться от догмы о божественном происхождении Корана. Главное, если не исключительное внимание Мотасима было обращено на реорганизацию военного дела.

Границы государства были в достаточной степени обеспечены. Ряд укреплений вдоль границы Византийской империи от Средиземного моря до Евфрата с поселенными там военными колонистами делали византийскую опасность ничтожной. Ту же роль в отношении турецких кочевников среднеазиатских степей играли могучие реки — Аму-Дарья и Сыр-Дарья (Джихон и Сихон по-тогдашнему). Главная опасность грозила халифату на внутреннем фронте. То были, во-первых, бесконечные крестьянские восстания, подрывавшие финансовую мощь империи, и, во-вторых, стремления правителей, особенно в отдаленных областях, на окраинах, стать независимыми, отделиться от халифата.

Против восстаний существовавшая организация войска была, как мы видели, совершенно непригодна. Во время опасного восстания в Египте, когда копты и местные арабы-земледельцы соединились против власти, восстание с перерывами тянулось с 812 по 832 год. Мотасим лично участвовал в усмирении его и убедился в непригодности местных арабских войск. Вскоре по вступлении на престол халифов он вычеркнул всех арабов Египта из списков жалованья, другими словами, освободил их от воинской повинности и упразднил этим все арабское войско провинции.

Войска, набранные из иранцев, даже хорасанская гвардия халифа, были не более пригодны. У них не было преданности царствующему дому. Неудачи с Бабеком показали, что против восстания в Иране они драться, как следует, не будут.

Был только один выход — реорганизовать совершенно основания, на которых совершался набор воинов, и изыскать новый человеческий материал, более пригодный для войны, чем арабы и иранцы. Таким материалом могли служить жившие по соседству с восточной окраиной халифата турки, а в западной части его — берберы. Оба племени жили в суровых условиях. Турки, кочевавшие в бескрайных степях Средней Азии, привыкли переносить и зимнюю стужу и снежные бураны, а часто и голод, когда от засухи и бескормицы погибал скот. Берберы жили в горах северной Африки, на окраине великой пустыни Сахары, были закалены в борьбе с дикими животными и с грозными явлениями природы, песчаными ураганами — самумом, страшным зноем, долгими переходами по безводным степям. И те и другие были прирожденными воинами, непрерывно сражались с соседними кочевниками, защищали свои стада от хищников, изобиловавших на их пастбищах, львов, пантер, гиен в Африке, волков и медведей в турецкой стране.