Бабьи тропы
Шрифт:
В полдень Маринка Валежникова полетела верхом на луга — вызывать в деревню отца. По пути велела ей мать заехать на смолокурню, сказать Панфилу, что приехал и вызывает его председатель волостного ревкома.
К вечеру Валежников вместе с работником, с сыном и дочерью приехали в деревню.
Вслед за ними приехал и Панфил Комаров.
Илья Андреич Супонин не любил выставлять свою гордость. Потому и пошел сам в ревком — в Панфилову избу.
— Здорово живешь, Панфил Герасимыч, — сказал он, входя в избу. — Видишь,
— Милости просим, — не очень приветливо ответил Панфил. — Проходи, Илья Андреич… Садись да расскажи, зачем пожаловал? Какие новости из волости привез?
— По служебному делу я, Панфил Герасимыч, — заговорил Супонин, усаживаясь на лавку около стола, против Панфила. — Кто в такую жару без дела поедет? По делу приехал… по служебному… Пришел вот к тебе… сказать… Давай-ка, паря, созывай мужиков на митинг.
Панфил поднял удивленное кудлатое лицо:
— На какой митинг?
Супонин улыбнулся.
— На какой?.. Известно, на какой… Сам знаешь, какие бывают митинга… Созывай мужиков с лугов в деревню на сход… вот и будет митинг…
— Кто требует-то? — допытывался Панфил.
Красное, лоснящееся лицо Супонина, обрамленное огненно-рыжей бородой, расплылось в широкую улыбку.
— Да я и требую, Панфил Герасимыч.
Еще более удивленный, Панфил строго спросил:
— А ты кто такой?
— Кто, я-то? — в свою очередь спросил Супонин и, немного конфузясь, ответил: — Председатель Чумаловского волревкома я, Панфил Герасимыч. Или не знаешь?
Кудлатое и прокопченное лицо Панфила налилось кровью. Язык словно присох во рту. Смотрел Панфил на бывшего старшину и хлопал глазами.
А Супонин рылся за пазухой и, благодушно посмеиваясь, говорил:
— Вот ведь дела-то таежные какие… Можно сказать, живем бок о бок… оба при власти состоим… а друг друга не знаем. На-ка вот, Панфил Герасимыч.
Он протянул Панфилу мандат.
— Читай…
Панфил взял бумажку и стал читать.
Супонин следил за ним и чуть заметно улыбался глаза ми.
Окончив чтение, Панфил вздохнул. Поцарапал в затылке. Покрякал. И спросил Супонина:
— Ты… что… в партию вошел?
Супонин ухмыльнулся:
— Хотя и не вошел… но… около того…
Он хлопнул Панфила рукой по плечу и заговорил весело:
— Да ты не сомневайся, Панфил Герасимыч. В городе два раза был я… доклады делал… везде доверяют! Сам видишь, какую бумагу дали.
— Зачем созывать митинг-то? — спросил Панфил.
— Ужо соберутся мужики, тогда скажем, — уклончиво ответил Супонин, запрятывая мандат за пазуху.
Ошеломленный Панфил потупил глаза, проворчал:
— Самый разгар покосов… Каждый час дорог… Не поедут мужики…
— А не поедут которые, и тянуть не надо, — торопливо согласился Супонин. — Пускай едут, которые понимающие. Все-таки собрать надо. Не большая охота и мне
— Когда созывать-то?
— Да надо бы завтра оповестить, — сказал Супонин, грузно поднимаясь с лавки, — чтобы послезавтра к полдню народ был в деревне.
— Ладно… соберем, — коротко и резко проговорил Панфил.
Супонин подал ему руку.
— Ну, прощенья просим… Постарайся уж, Панфил Герасимыч. Одной власти служим… Шибко-то не неволь… Ну, все-таки пускай едут.
От порога Супонин как бы мимоходом бросил:
— Сам-то завтра возвращайся. Ревизию маленькую я сделаю у тебя…
Распахнул дверь и вышел.
На деревне давно уже управились со скотом и поужинали. Надвигалась ночь. Но Панфил дома ночевать не остался. Снова запряг коня и тронулся в обратный путь на луга.
Дорога от деревни к сенокосам проходила густым, почти не тронутым лесом и все время извивалась близ берега реки.
Когда Панфил свернул от поскотины на проселок, ведущий к сенокосам, стало заметно темнеть, а в лесу было уже совсем темно. Пахло сыростью.
С узенькой дороги, идущей меж высоких и черных стен леса, коню некуда свернуть. Панфил бросил на телегу вожжи, пустил коня по воле, а сам задумался. Не знал он, что сзади него по этой же самой дороге ехал верхом к сенокосу с особыми наказами Ванюшка Валежников.
Всю дорогу думал Панфил о мандате Супонина и никак не мог понять, как тот попал в председатели волостного ревкома.
«Неужели переменился человек? — спрашивал он себя и, вспоминая богатых мужиков из других деревень, бывших с ним в партизанских отрядах, успокоенно сам себе отвечал: — Может, и переменился. Колчак и не таких мужиков разорял и переделывал…»
Потом опять лезли сомнения в голову.
С ними приехал Панфил на луга. С ними и спать лег. Но не спалось в эту ночь Панфилу. Ворочался он в шалаше, слушал похрапывание жены и ребят и перебирал в памяти события деревенской жизни за последнее время. Многое казалось подозрительным, но Панфил опять успокаивал себя. Мысленно поругивал партизан за то, что вразбежку жизнь свою устраивали и понемногу спайку свою партизанскую утрачивали… Только перед рассветом задремал Панфил.
А утром, лишь брызнули над лугами первые лучи солнца, он верхом объезжал уже ближайшие сенокосы партизан, рассказывал о переменах в волости и приглашал партизан на митинг:
— Непременно чтобы все были… Бросайте работу, товарищи. Всем надо быть на митинге.
Партизаны отмахивались:
— Что ты, Панфил Герасимыч!.. Какой митинг в такую пору?
Панфил уговаривал:
— Волость требует, товарищи. Опять же новый председатель волревкома приехал… Что-то очень уж лебезит… Как бы не вышло чего… Надо всем собраться.