Бабьи тропы
Шрифт:
Усердно готовились к празднику монахи: запасали продукты, чистили гостиницу, подвозили с реки к могилке угодника песочек целительный.
А по монастырским номерам и по крестьянским дворам всю неделю слух шел, что в субботу и в воскресенье в монастырском храме будет великая архиерейская служба с прославлением святителя Иннокентия. И чем ближе подходило время прославления, тем больше шли разговоры среди богомольцев о чудесах, якобы исходящих от нетленных мощей угодника.
В субботу с полдня потянулся народ из-за реки, из города. Опять ехали в колясках и в крытых возках
Сегодня Петровне пришлось одной ко всенощной идти. Степан спозаранку ушел в монастырь, сказав, что дело у Игната для него имеется. А Демушку не взяла с собой Петровна из-за боязни, как бы не раздавили мальчонку в толпе.
Всю эту неделю терзалась Петровна сомнениями греховными. Отворачивалось сердце ее от монастыря и от монахов. Но сильна была вера Петровны в бога. А разговоры, идущие по деревне и среди богомольцев, да настойчивые речи Степана, советовавшего пожить еще и помолиться в монастыре, с новой силой зажгли в груди Петровны искру надежды — не на монахов, а на заступничество угодника, на его нетленные и чудотворные мощи.
Когда пришла Петровна к монастырю, там близ ворот в ограде колыхалась пестрая и говорливая тысячеголовая толпа; мелькали разноцветные бабьи платочки и барские шляпки с цветами, засаленные картузы и фуражки с кокардами, рваные зипуны и форсистые кафтаны, бродяжьи лохмотья и белые кителя; сквозь разноголосое жужжание народа прорывались стоны больных, плач детей, дребезжание бродяжьих котелков и звон военных шпор. И над всем этим в предвечерней небесной синеве уныло гудел большой колокол:
«Бумм!.. Бумм!.. Бумм!..»
По обе стороны от ворот к монастырской стене приткнулись две палатки, в которых монахи торговали картинками из священного писания, маленькими иконками, крестиками из меди и из кипариса, ладанками, свечами. Около каждой палатки стояло по три монаха. Двое торговали, а один зазывал богомольцев:
— Подходите, православные, подходите, — густым басом кричал монах около правой палатки. — Покупайте священные знаки божьей благодати…
От левой палатки летел в толпу звонкий голос другого монаха:
— Покупайте, православные, кресты и иконы!.. Из священного дерева кипариса!.. Со святой горы Афонской!.. Покупайте, православные, покупайте!..
Вокруг палаток шла толкотня.
Богомольцы доставали из карманов медяки, покупали — кто крестик, кто картинку, кто иконку, прятали купленное за пазуху и отходили.
У самых ворот оказалась Петровна между двумя длинными рядами нищих, бродяг и босяков. Были среди них молодые и старые, мужики и бабы. Замелькали перед глазами Петровны грязные лохмотья, сквозь которые светилось такое же грязное и шелудивое тело; из рядов высовывались багровые, опухшие, избитые и исцарапанные лица, с заплывшими щелками вместо глаз; потянулись заскорузлые, и искривленные болезнями руки;
— Пода-айте, православные, пода-айте ради Христа…
Иные высовывали из рядов головы, кланялись и торопливо просили:
— Подайте… милостивцы… подайте…
Петровна раздала им несколько копеек и прошла в монастырский двор. Здесь было посвободнее. Городовые, жандармы и монахи ходили по двору и устанавливали проходы. Народ сегодня грудился больше у старого храма, в котором стоял гроб угодника, около его могилки и близ монастырского кладбища, на котором обретались мощи второго угодника, пока еще не прославленного. Везде стояли и ходили монахи с кружками и кошелями, в них со звоном сыпались медные и серебряные монеты.
Вдоль стены на травке, окруженные родственниками, расположились больные, калеки и порченые; они сидели и лежали с испитыми, бледными и желтыми лицами, с лихорадочными глазами, со скрюченными ногами, с болтающимися высохшими руками, с кособокими головами, с перекошенными лицами; мужики тихо стонали и шептали слова молитв, а бабы-кликуши мяукали кошками, лаяли собаками, выкрикивали слова молитв и похабные ругательства.
Одна сидела раскосмаченная и дико пела, подражая петуху;
— Кук-кареку-у-у!.. Кук-каре-ку-у-у!..
Вторая лежала, разбросав ноги и руки, рыдала, обливаясь слезами, и выкрикивала:
— Осподи, осподи!.. Мошенники!.. Суки!.. Осподи!..
Миновала Петровна калек и взглянула вперед. Там, у входа в храм, на ступеньках паперти пестрым курганом дыбилась густая толпа народа. Поняла Петровна, что не попасть ей сегодня в храм. Но что-то толкало ее вперед. Понемногу пробираясь между богомольцами, она ходила от одной группы к другой, прислушивалась к разговорам.
В одном месте, в группе стариков и пожилых баб, древняя старуха в темненьком платье рассказывала:
— Рязанские мы, милая, рязанские… Был у нас и дом и хозяйство было… да разорились мы, милая. После того, как ослобонили нас по манифесту, пять годов судились мы с барином из-за земли… Мужики к царю ходили с прошением… Только не допустили их. Вернулись да сдуру-то и запахали землю, которая отошла к помещику… после ослобождения… Слышь! А их, мужиков-то, в суд, в тюрьму да в Сибирь… Землю, конешно, отобрали, дома и скотину с молоточка пустили… А мы с мужиками в Сибирь пошли…
В другом месте сухопарый и чернолицый мастеровой испуганно бегал глазами по сторонам и виноватым, торопливым говорком рассказывал:
— Запойный я… Как придет мое время, так и запью… Так и запью! Измаялся я весь… Семью измаял… И сам измаялся… Хоть руки накладывай на себя!
— Чего пьешь-то? — спросил его деревенский мужичок в лаптях. — Зачем?
— А все с горя, друг, с горя… От хорошего житья не запьешь…
Мастеровой вскинул глаза к храму и все тем же виноватым и торопливым говорком промолвил:
— Пришел вот к угоднику… Жду подмоги… жду…
В третьей группе говорила баба:
— Его хозяин бьет, а он напьется да меня хлещет… Дети тоже пьяницы вышли… Схоронила я его… и пошла… Хожу вот… Молюсь… А что вымолю — не знаю…