Бабочки и порочная ложь
Шрифт:
Мы чуть не потеряли дом восемь месяцев назад, когда начали накапливаться счета за медицинские услуги. Джо не видела способа сохранить его, и мы приняли душераздирающее решение продать его, чтобы вернуть как можно больше денег. Она искала маленькие квартиры на нижнем этаже, когда нам повезло. Кто-то хотел инвестировать в недвижимость в Сиэтле и был готов сдать дом обратно Джо и моему отцу.
В то время я думала, что сделка слишком хороша, чтобы быть правдой, и теперь, глядя на понимающую ухмылку Рафферти, я знаю, что так оно и было.
— Это был ты? Ты купил дом, — процеживаю я сквозь стиснутые зубы.
Он радостно кивает.
— Формально, дом купил Л. Л. К. В любом случае, я переплатил за эту
— Я не могу плакать по всем вам?
— Нет, — огрызается он. — Не тогда, когда ты та, кто сожгла все дотла. Ты по ошибке заставила себя поверить, что ты тоже жертва всего этого. Что ты тоже потеряла вещи. Даже сейчас ты смотришь на меня с жалостью и сочувствием в глазах, как будто мы каким-то образом разделяем эту боль. Я собираюсь это изменить. Когда я закончу с тобой, ты будешь ненавидеть меня так же сильно, как я ненавижу тебя.
Ненавидить его? Я знаю, в какой беде я нахожусь, и полностью осознаю, насколько опасным он стал, но все равно ненавидеть Рафферти кажется невозможным. Как можно ненавидеть того, кто когда-то был твоей второй половинкой? Ненавидеть его означало бы признать, что мальчик, которого я когда-то знала, действительно умер, и я не готова тоже его скорбеть.
— Поможет ли то, что я тебя возненавижу, тебе исцелиться? Это то, что тебе нужно, Рафф?
Еще до того, как я зажгла спичку, которая все взорвала, я поняла, что наступит день, когда Рафферти возьмет правосудие в свои руки. Той ночью под дождем он даже предупредил меня, что отомстит. Тогда я сказала себе, что справлюсь с этим как можно изящнее, когда придет время, но теперь, когда он стоит передо мной с убийством в глазах, я не могу не хотеть бежать. Исчезнуть. Рафферти пошел дальше и сделал единственное, что могло заставить меня остаться. Он угрожал моему отцу.
— Хорошо, постарайся изо всех сил. Пока ты держишься подальше от моего отца, я буду играть в твою отвратительную игру.
Его брови скептически хмурятся.
— Просто так? Ты бы так легко сдалась? Ты меня разочаровываешь.
— Я не позволю тебе поставить под угрозу здоровье моего отца.
— Лицемерие этого заявления смехотворно, — он замолкает, как будто пытается понять, не пытаюсь ли я его обмануть. Я уверена, что он ожидал от меня такого шага: действовать так, как будто я охотно буду участвовать в его игре, только чтобы убежать, когда его защита ослабнет. Наконец, со вздохом, его рука отпускает мое горло, и он встает передо мной во весь рост. Если бы мне пришлось угадывать, сейчас его показатель был бы близок к шести-трем.
— Ладно, Пози, давай посмотрим, насколько ты можешь быть покладистой и послушной.
Сидя на пятках, я смотрю на него.
— Чем ты планируешь заняться? Надеть на меня ошейник и заставить выполнять трюки, как выставочную собаку?
— Интересная идея, но нет. Ты собираешься мне отсосать, — он сжимает свой член сквозь выцветшие джинсы. — Моя ненависть к тебе угнетает меня, и ты собираешься что-то с этим сделать.
Губы приоткрыты в ужасе, я смотрю на него, а затем на белое мраморное надгробие рядом со мной. Имя его мамы видно в полоске лунного света.
— Здесь? Ты не можешь быть серьезным.
— Почему? Тебе было бы удобнее в моей машине?
У меня переворачивается желудок, и ладони вспотели. Я должна спорить с самой мыслью о том, что он хочет, чтобы я это сделала, а не с местом, где это происходит. Но есть что-то жуткое и вульгарное в том, чтобы сделать это над местом последнего упокоения его матери.
— Я имею в виду… да.
Он ухмыляется, на его
— И именно поэтому ты делаешь это прямо здесь. А теперь займись этим, у меня нет всей ночи. Вытащи мой член и положи в свой рот, — из-за моего кратковременного колебания он зарычал. — Либо ты сделаешь это добровольно, либо я сделаю это сам, а если мне придется это сделать самому, я сломаю тебе челюсть и заставлю тебя задохнуться от этого. Пока ты в отключке, я сделаю все необходимые звонки. Завтра вечером твой отец будет ночевать в кишащем клопами мотеле № 8, пока твоя тетя будет искать для него новое жилье.
В шести футах подо мной Молли, вероятно, переворачивается в могиле, а я вздыхаю и тянусь к пуговице его поношенных джинсов. У Рафферти теперь больше денег, чем у Бога, но по тому, как он одевается, никогда не узнаешь. Его ботинки потерты, а шнурки порваны. Его джинсы выглядят так, будто их уже давно не любят. Хотя ему было плевать. Его мама всегда беспокоилась о внешнем виде, мнение других имело для нее большее значение.
Когда я расстегиваю его молнию, мое сердце замирает. Поступок, который я раньше совершала для него свободно и охотно, теперь стал моим наказанием. Любое чувство знакомства запятнано тем фактом, что меня принудили занять эту должность. Чтобы защитить себя от реальности, мой мозг пытается вернуть меня в те счастливые времена. Это не что иное, как отчаянная тактика диссоциации. Воспоминания мелькают в моей голове, как ностальгический флипбук, но я не могу найти в них спасения, как бы мне этого ни хотелось.
Единственный способ пережить это — встретиться с этим лицом к лицу.
Стягивая его джинсы с бедер ровно настолько, чтобы иметь лучший доступ к его боксерским трусам, я просовываю руку под эластичный пояс и вытаскиваю его. Он твердый и толстый в моей руке — гораздо толще, чем я его помню. Я начинаю задаваться вопросом, что еще в нем изменилось, но нахожу ответ, когда серебристый металл блестит в лунном свете. Штанга теперь проходит через кончик его члена.
— Ты сделал это. Мы говорили о том, что ты проколишь его, — размышляю я, вспоминая, как он сказал мне, что если я проколю соски, он пойдет со мной и сделает пирсинг ападравья. Эта идея, несомненно, заинтриговала меня, но часть меня всегда думала, что он просто шутит. Штанга, которая сейчас находится на уровне моих глаз, говорит мне, что я сильно ошибалась.
— Не думай ни на секунду, что я сделал это ради тебя, — кусает он. — А теперь заткнись, я устал слушать, как ты говоришь, — наклонив бедра вперед, он прижимает проколотый кончик к моему закрытому рту. Капля преякулята капает мне на нижнюю губу. — Будь хорошей девочкой и открытой.
У меня перехватывает дыхание, когда губы приоткрываются. Рафферти, не теряя времени, продвигается вперед. Прошли годы с тех пор, как я делала это, и мне приходится напоминать себе дышать через нос, когда он толкает член в заднюю часть горла. Мои руки сжимаются в кулаки, и я сопротивляюсь желанию заткнуться. Демонстрация ему какой-либо слабости или страданий только еще больше уязвит его эго, а у меня нет желания делать такое.
Я пытаюсь заставить свое горло адаптироваться к его размерам. Вы могли бы подумать, что это похоже на езду на велосипеде, но на самом деле это не так.
Должно быть, я двигаюсь слишком медленно, на его вкус, потому что прежде чем я успеваю отступить и остановить это, пальцы Рафферти запутываются в прядях моих и без того растрепанных волос, и он болезненно удерживает меня на месте, погружаясь глубоко в мое горло.
— Я говорил тебе отсасывать у меня, а не просто сидеть с моим членом во рту, — рявкает он, его наказывающий тон громче, чем сдавленные звуки, доносящиеся из меня. Мои пальцы тянут пояс его джинсов, пытаясь оттолкнуть его, но он не двигается ни на дюйм. Он продолжает душить меня своим членом.