Бабур-Тигр. Великий завоеватель Востока
Шрифт:
Даже животный мир не отличался разнообразием. С равнин на горные пастбища в поисках скудной травы поднимались красные олени и дикие ослы. Охотникам не требовалось скакать во весь опор за убегающей дичью, – вместо этого они устраивали засады на звериных тропах. Пути перелетных птиц тоже пролегали по ущельям; и птицеловы, знающие их повадки, поджидали, когда ветер с перевала развернет стаю и заставит птиц опуститься на землю. Было непривычно и трудно охотиться на них, бросая дротик с зазубренным острием и веревочной петлей.
«Для этого подходят дождливые темные ночи; в такие ночи птицы из-за хищников и диких зверей до рассвета летают, причем летают низко; в темные ночи дорогой для птиц служит текущая вода, ибо в темноте видно, как она течет. Я раз ночью бросил такую веревку;
По ночам обширные песчаные равнины населялись призраками. Порой гуляющий среди барханов ветер приносил отголоски барабанной дроби, а земля, казалось, содрогается от топота конницы. Люди говорили, что по пустыне скачет орда погибших воинов. Бабур почти верил в эту легенду.
Однако с детскими суевериями он расстался. Ему показали небольшую мечеть, стены которой, по слухам, содрогались, когда человек произносил свою молитву вслух. Бабур решил немедленно удостовериться в этом, – как, в свое время, в самаркандской «Мечети с эхом», – и своими глазами увидел, как во время молитвы хлипкие стены начали колебаться. Он перенес свои исследования выше и поднялся в башенку муэдзина, где обнаружил хранителя мечети, стоящего на подмостках, благодаря которым он мог в соответствующий момент приводить стены в движение. Бабур приказал, чтобы впредь на время молитвы служители спускались вниз.
Следующей весной, когда в лугах зазеленела трава, Тигра опалил огонь разлуки:
«В месяце мухарраме с моей матерью, Култук Нигар-ханум приключилась болезнь хасбе [корь]. Ей отворили кровь, но крови оказалось мало. При ней был один хорасанский врач, Саид-табиб. По хорасанскому обычаю, он дал больной арбуза, но так как, видимо, пришел ее срок, то через шесть дней, в субботу, она преставилась к милости Аллаха.
Мы с Касим Кугулдашем в воскресенье привезли покойницу в сад Баг-и-Наурузи и предали земле. Во время обряда оплакивания мне сообщили о смерти младшего хана, моего дяди Алача-хана и моей бабки Исан Даулат-биким. Подошли сороковины ханум, моей родительницы, когда из Хорасана прибыла мать ханов Шах-биким и с нею жена моего дяди султана Ахмед-мирзы, Мир Нигар-ханум; оплакивание началось снова, и огонь разлуки разгорелся без меры. Исполнив обряд оплакивания, мы роздали нищим и беднякам пищу и устроили моления и чтения Корана за упокой души отошедших».
Бабур отложил свое повествование о стране и добавил: «чтобы управлять Кабулом, следует держать в руках меч, а не перо».
Одиннадцатое прегрешение Баки
Бабур чувствовал себя одиноким. Черные одежды, которые он надел в знак траура по Исан и своей матери, не были только данью приличию, – он остро чувствовал свою утрату. С грустью он вспоминал и о друзьях, с которыми пережил голод и невзгоды, лишившись своего престола в родной долине. Даже скудоумного Живодера не было рядом – одному Аллаху ведомо, где он теперь. Жизнерадостная атмосфера товарищества очень поддерживала Бабура, и однажды он заметил, что «смерть среди друзей – пиршество».
Чувствуя приближение своей кончины, его мать настояла, чтобы он взял себе новую жену – Айша уже давно оставила его. Послушно, но без видимой радости, он выбрал на эту роль некую Зайнаб Султан-биким – свою двоюродную сестру по самаркандской линии. Она так и не стала ему по-настоящему близким человеком и через два года умерла от оспы. Царевна Зайнаб Султан не подарила ему детей. В то время, когда Тигр посвящал себя изучению новых земель, она ждала его в Кабуле.
В это время домочадцы стали для него причиной самого серьезного беспокойства. Его младший брат Назир окружил себя собутыльниками и старался не сближаться с занятым Бабуром. Слабый Джахангир нуждался в заботе и тщательном присмотре. Баки Чаганиани, который больше всех настаивал на том, чтобы идти в Кабул вместо Герата, постоянно пытался настроить Тигра против его брата; в то же время тщеславные старейшины племен обдумывали заговор, чтобы заменить сильного Бабура слабым Джа-хангиром. Однажды, во время поездки вдоль неизведанной реки Инд, Джахангир поделился с ним тайной, доверенной ему Баки, – военачальники хотят
Часто говорят, что мысль о завоевании Индостана посетила Бабура во время одной из его поездок, когда он выехал из желтого ущелья Хайбер и остановился у серых вод Инда. Едва ли в это можно поверить. Его разношерстная свита предпринимала эти поездки в грабительских целях – они искали зерно, скот и буйволов за пределами Кабула, чтобы прокормить себя и жителей столицы. По всей видимости, в течение этого, 1505 года рядом с Бабуром не было человека, на которого он мог бы положиться и оставить у себя в тылу. И свое первое впечатление от Индии он описывает без всякого энтузиазма.
«Я никогда еще не бывал в областях жаркой полосы и пограничных с Хиндустаном местах. Когда мы достигли Нингнахара, перед нашими взорами предстал совсем другой мир; трава – другая, деревья – другие, звери – другие, птицы – другие, нравы и обычаи народа – другие. Я удивился, и действительно, там есть чему удивляться».
На обратном пути Бабур и его спутники с трудом преодолели безжизненную иссохшую равнину, где лошади падали замертво, а вслед за тем их лагерь был сметен внезапно налетевшим ураганом.
Возвращаясь домой с отарами угнанных с пастбищ овец, Бабур неожиданно вышел к большому озеру и составил его жизнерадостное описание.
«Недвижная поверхность стоячей воды предстала перед нами, весьма обширная. Степи на противоположной стороне не было видно. Вода, казалось, сливается с небом. Горы и холмы на другом берегу, словно горы и холмы в мареве, которые кажутся висящими, тоже как будто висели между небом и землей; между небом и водой то и дело появлялось и исчезало что-то ярко-красное, как вечерняя заря. Это продолжалось до тех пор, пока мы не приблизились к воде; подойдя близко, мы поняли, что это дикие гуси: не то десять тысяч, не то двадцать тысяч, очень много диких гусей. Там оказались не только эти птицы; на берегах водится бесчисленное, несметное количество всяких других птиц. На берегу оказалось много птичьих яиц».
Как обычно, Бабур не ушел от похожей на марево стоячей воды, пока не выяснил со всем тщанием, какие речушки впадают в озеро, когда они пересыхают и какое количество воды остается в этом природном резервуаре после того, как ее часть забирают для орошения долины. Читая его записки между строк, можно почувствовать, что он был полон решимости понять эту горную Землю Каина и сделать ее своей землей. Вскоре он проникся к Кабулу истинной любовью.
Сначала он, безусловно, выдержал роль правящего монарха и выделил Джахангиру собственную вотчину, отдав ему второй по значению город Газ-ну, а также наделил землями своих приближенных. Получив что-нибудь в подарок, – а в Кабуле они были редкостью, – он старался сделать ответный подарок. Едва ли можно найти ущелье, которое он не подверг своему осмотру. Он собирал совещания по любому поводу – даже в тех случаях, когда к нему прибывали представители диких племен, держащие в зубах пучки травы в знак своей покорности. Подавив сопротивление афганских племен, укрывшихся в вырубленных в скалах горных крепостях, он складывал пирамиды из голов убитых врагов, чтобы отметить место сражения памятным курганом. Это был древний монгольский обычай, и, судя по всему, именно тогда Бабур впервые начал его применять. Нередко случалось и так, что он отпускал всех пленных на свободу, чтобы продемонстрировать невежественному народу свое милосердие. Афганцы очень отличались от дружественных горных племен Ферганы, которые признавали его своим законным государем. Ему никогда не удавалось реквизировать у них достаточное количество зерна, чтобы накормить людей, последовавших за ним с берегов Аму. Кроме того, он переоценил продуктивность горных пастбищ, и «страна жестоко потерпела», – признавал он.