Бабушка (др. изд)
Шрифт:
— Ну что же вы ей на это сказали? — спросила бабушка.
— Да что было нужно, то и сказал ей, что это юродивая, но что она никому зла не делает.
— А что же она-то вам на это ответила?
— Села на траву, князь сел у ее ног, а мне приказали тоже присесть и рассказывать об юродивой Викторке и о том, как она помешалась.
— И ты охотно рассказывал? — поддразнивала жена.
— Ты ведь знаешь, жена! Кто ж бы не был рад услужить красивой женщине! А наша княгиня, хотя и не молода, но еще чертовски хороша. Ну, да что же делать? Должен был рассказывать.
— Вы шутник, кум! Уже два года, как я здесь живу, а вы мне все еще только обещаете рассказать подробно, как это случилось с
— Ах, бабушка, вы для меня милее самой красивой женщины на свете, и если вам угодно слушать, то я хоть сейчас готов вам рассказать историю Викторки.
— Уж когда куманек захочет, так мягко стелет! — сказала усмехнувшись бабушка. — Если это не противно кумушке, то прошу вас рассказывать. Старый что малый, а вы ведь сами знаете, как дети любят сказки.
— О! Я еще не стара, а тоже люблю слушать! Ну, рассказывай, тятенька, рассказывай! Так время пойдет скорее! — заключила охотничиха.
— Маменька, дай нам, пожалуйста, хлеба! У нас нет уже ни кусочка, — раздался в дверях голос Бертика.
— Это невероятно! Во что это дети так много едят? — дивилась бабушка.
— Половину съели, а половину раздали собакам, серне да белкам: это всегда так. Ох, уж мне с ними просто ад! — сказала со вздохом охотничиха, снова принимаясь резать хлеб. Пока она ходила наделять детей и отдавала дочку няне, охотник набил себе трубку.
— Мой покойник, дай Бог ему царство небесное, имел тоже такую привычку: как начинал что-нибудь рассказывать, так уж трубка должна была быть готова, — говорила бабушка, причем глаза ее заискрились от приятного воспоминания.
— Я не знаю, точно эти мужчины уговорились: у всех у них есть эта гадкая привычка! — подтвердила охотничиха, еще в дверях услыхав бабушкины слова.
— Ну, не притворяйся, будто тебе эта привычка не нравится, ведь ты сама приносишь мне табак из города! — возразил охотник, закуривая трубку.
— Ну, что ж из этого? Если человек хочет, чтобы вы на него благосклонно смотрели, так он должен исполнять ваши желания. Однако рассказывай же! — добавила хозяйка, садясь с веретеном возле бабушки.
— Я готов, только слушайте!
Сказав это, охотник выпустил первый клуб дыма к потолку, положил ногу на ногу, прислонился к спинке стула и начал рассказывать о Викторке.
VI
— Викторка — дочь жерновского крестьянина. Родители ее давно уже умерли, ее брат и сестра еще живы. Лет пятнадцать тому назад Викторка была девушкой свеженькою как малинка, и в околотке не было ей равных. Легка была как серна, трудолюбива как пчелка: одним словом, никто не мог пожелать себе лучшей жены. Такая девушка, да притом еще с порядочным приданым впереди, никогда не засидится. И о Викторке говорили во всем околотке, и свахи не выходили из дверей. Отцу и матери не один из женихов понравился, не один был богатый человек, и дочь их вошла бы, как говорится, в полный дом; да она не хотела этого понимать; ей нравился только тот, кто лучше всех танцевал, да непременно под музыку.
Иногда отца все-таки мучило то, что дочь напрямик отказывает всем женихам, и он приструнил ее, чтобы непременно шла за которого-нибудь, в противном-де случае он сам выберет ей жениха и заставит ее выйти за него замуж. Девушка ударилась в слезы, прося, чтобы ее не выгоняли из дому, говоря, что время еще не ушло, что ей только двадцать лет, что она еще не насладилась жизнью и что ведь Бог знает, кому она достанется и каково ей будет. Отец очень любил свою дочь, и при виде ее слез ему стало жаль ее. Взглянув на ее лицо, он подумал: «Для тебя еще время не ушло, ты еще много найдешь женихов!» Но люди объясняли это иначе: говорили, что Викторка слишком горда, что она дожидается, чтобы за ней приехали в карете, что высокомерие предшествует падению, что кто долго выбирает, тот непременно дурно выберет, и тому подобные пророчества.
В это время в деревне стояли егеря [52] , и один из них начал ухаживать за Викторкой. Шла ли она в церковь, он шел за ней, а в церкви непременно становился недалеко от нее, и вместо того чтобы смотреть на алтарь, он смотрел на Викторку. Если она шла на лужайку, непременно появлялся и он вблизи; одним словом, следовал за ней всюду, как тень. Люди говорили о нем, что он безумный, а Викторка, быв как-то у подруг своих и заслышав, что его помянули, сказала:
— Зачем этот солдат ходит за мной? Ничего не говорит, точно домовой. Я его боюсь: когда он близко от меня, мне становится холодно, а от этих глаз у меня кружится голова!
52
Егерь - пехотный солдат из особых стрелковых (егерских) полков.
— Эти глаза, — говорили все, — не предсказывают ничего доброго: ночью они так и светятся, а эти черные брови, раскинувшиеся как крылья ворона и соединяющиеся посередине лба, ясно обозначают, что эти глаза могут сглазить.
Некоторые заступались за него, говоря: «Боже мой! Да разве он виноват, что таким родился! Такие глаза имеют влияние только на некоторых людей, но каждому вовсе не нужно их бояться». Тем не менее, если он смотрел на детей, женщины всегда пугались и торопились обтереть ребенка белым платком, а если в деревне занемогало дитя, то все говорили: «Его верно сглазил черный егерь!» Люди, наконец, привыкли к этому мрачному лицу, и между девушками иногда слышалось даже, что это лицо не казалось бы дурно, если б оно было поприветливее. Они всегда приходили к такому заключению: «Что это за чудак! Бог его знает, кто он и откуда.... он верно не человек: так вот и хочется перекреститься перед ним и сказать: «С нами крестная сила! Да воскреснет Бог и расточатся врази его!» Не танцуй, не говори и не не пой с ним, оставим его в покое!» Конечно, им легко было исполнить это, потому что он не ходил за ними; но Викторку он просто мучил.
Уже ей не хотелось выходить из дому, если не было крайней необходимости: только бы хоть на минуту избавиться от этих глаз, преследовавших ее всюду. Музыка ее не тешила уже более, потому что из которого-нибудь угла комнаты за ней следил мрачный взгляд. Уж не ходила она охотно на посиделки, потому что знала наперед, что если не сидит в светлице, то стоит под окном черный егерь, и у нее прилипал язык к гортани и нитка рвалась. Все это ее мучило, и каждый замечал в ней перемену, но никто и не думал, что причиной ее был черный егерь, потому что его считали дураком и думали, что Викторка позволяет ему ходить за собой только потому, что не знает как отделаться. Но однажды Викторка созналась подругам:
— Поверите ли, девушки, если бы сейчас ко мне присватался жених, какой бы то ни был, богатый или бедный, красивый или дурной, тотчас бы вышла за него, только бы был не здешний!
— Что это тебе взбрело в голову, дома не хорошо житье что ли, что так торопишься, или с нами тебе уж надоело? — отозвались девушки.
— Этого и думать не смейте! Но я уже не могу долее выносить, пока здесь будет черный егерь. Вы себе не можете представить, до чего этот привязчивый человек меня мучит и сердит. Я уже не могу спокойно уснуть или помолиться: везде меня преследуют эти глаза! — слезно жаловалась девушкам Викторка.