Бабушка на сносях
Шрифт:
Я начала догадываться, кто пожаловал. Приглашающим жестом показала в сторону комнаты.
Она вошла, оглянулась по сторонам, заметила;
— Почти ничего не изменилось. Только пахнет по-другому.
— Присаживайтесь!
— Да уж присяду!
Она опустилась в кресло, а я — на диван. Она рассматривала меня беззастенчиво и с горькой насмешкой.
— Вот вы какая!
Я развела руками в стороны — какая есть.
— В общем-то ничего особенного, не Мона Лиза! — заключила она с оттенками агрессии в голосе.
— До Моны Лизы мне далеко.
— Как до Луны!
— Вы пришли только посмотреть на меня или хотите что-то сказать?
— Ты беременная! Вижу, да и знаю! У нас тут все про всех знают. А я от него пять абортов сделала!
Что я могла ответить на это заявление? Принять на себя вину? Пустить слезу? Аборт — и вся недолга! Не надо оправдываться! Винить в абортах мужчин — все равно что обвинять их в неспособности забеременеть!
— Это было не только его решение, — сказала я безжалостно. — Но и пять ваших решений!
— Правильно! — сморщившись, как от боли, согласилась она. — Дурой была! Пятнадцать лет! Все ждала! Салфеточки вязала. Эти, видишь? На серванте, под вазой — мои работы. А он письма тебе писал!
Ты бы видела его лицо, когда он писал! Некоторые письма я читала.
«А я далеко не все», — могла бы сказать, но промолчала.
— Как вас зовут?
— Лида.
— А я Кира.
— Знаю! Кира! Свет в окне! Путеводная звезда!
Наш милый идеал! ГОВНО! — вдруг резко воскликнула Лида. — Ты понимаешь, что все это говно?
Ты, я, Игорек наш распрекрасный — все дерьмо!
— Похоже, вы выпили?
— А как же? Для смелости. Но ты не думай, я не оторва. В мэрии работаю, а раньше в его школе воспитательницей у продленников была, там и сошлись. Хочешь сказать, что он пить бросил?
Игорь пил каждый день. Как ни кощунственно звучит, но я была рада. Не поощряла, но и не возмущалась. Ежевечерне он выпивал полбутылки вина или сколько-то водки. Пока не выпьет, занудство его почти невыносимо. Захмелев, Игорь становился добрее и терпимее. До положения риз он никогда не надирался, но на допинге сидел давно и прочно.
— Молчишь? — спросила Лида. — Поживешь с ним и сама начнешь вечерами поддавать. А что еще делать?
— Лида! Получается, я разрушила ваше счастье.
Но в квартире, за исключением тапочек, которые вы надели, никаких признаков женского присутствия не видно.
— Я редко ночевала. Игорь не хотел. А чтоб полностью переехать — и говорить нечего!
— Вы пятнадцать лет, — поразилась я, — приходили сюда как на…
— Работу, — закончила Лида мою мысль. — Правильнее — на случку. Больше всего любила, когда он болел. Я оставалась, ухаживала за ним.
Потом он выздоравливал и выставлял меня, вежливо, но твердо. Ты же знаешь, он не драчун и не скандалист, руку на женщину не поднимет. А первый муж у меня был! Зверюга! Тебе когда-нибудь зубы выбивали? Нет? Очень больно, и морда потом синяя, опухшая. Мне благоверный три зуба выбил.
Видишь? — Она оголила челюсть, продемонстрировав три золотые коронки. — Может, я Игоря и полюбила за то, что тихий и не буйный? — спросила Лида сама себя.
— В тихом омуте… — вырвалось у меня.
— Черти водятся? Самым главным чертом, дьяволицей, ведьмой была для меня ты! Я еще за дверь не успею уйти, а Игорь за письмо садится, и лицо у него делается блаженным, светлым, глаза поют.
Хоть бы раз такими глазами на меня посмотрел! Но что самое обидное!.. Догадываешься?
— Нет.
— Почему я все терпела? Потому что он твердил мне, будто между вами ничего постельного, «плотского» — его слово — нет. Высокие отношения! Такие высокие! Выше неба! А ты приезжаешь брюхатая. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Я знаю, когда ты залетела, высчитала. В Екатеринбург к нему приезжала, да? Когда он в мае на курсы повышения ездил?
Мне бы очень хотелось успокоить бедную Лиду, подтвердить наличие «высоких отношений».
Но ее покореженная судьба против еще не начавшейся судьбы моей дочери? Я в родах могу умереть, Игорь к ребенку привяжется, воспитает. Возможен такой вариант? Возможен! Значит, никто не должен знать об истинном отце. Как бы ни было мне пронзительно жаль женщину, на долю которой по моей невольной вине досталось много страданий!
— Лида, сколько вам лет?
— Тридцать восемь. А на вид?
— Больше тридцати пяти вам не дашь, — соврала я.
— Скажешь! — Она довольно махнула рукой. — И хватит тебе выкать! Мы с тобой почти родственники. Из одного гарема, — хихикнула она. — Давай выпьем? А, тебе нельзя! Ну, так мне налей. Знаешь, где он бутылку хранит?
— В серванте?
— Точно.
Дальнейшее напоминало не выяснение отношений двух соперниц, а посиделки подружек, перемывающих мужику косточки.
В серванте стояла початая бутылка водки. Лида отлила себе полстакана. Недостающий объем в бутылке мы пополнили кипяченой водой.
— Из песни слова не выкинешь, — сказала Лида, отхлебнув из стакана и закусив принесенным мною бутербродом. — Игорь жмот и жадюга. Согласна?
— Полностью! Прижимистый тип.
— А знаешь, сколько у него на книжке? Тридцать тысяч!
— Долларов? — ахнула я.
— Каких долларов, окстись! Рублей, конечно!
Копит, как…
— Гобсек.
— Точно! У него уже две кубышки ту-ту. Одна в начале девяностых, ну, когда у всех в сберкассах обнулилось. Игорь мне проговорился: у него на две машины лежало. А второй раз в дефолт.., когда это было?
— В девяносто восьмом.
— Верно. Игорь чуть не умер от расстройства. В больнице с предынфарктным состоянием лежал.
Сгорели денежки! А он мне ни разу цветочка не подарил! Колечка паршивого! На Восьмое марта — коробка конфет, на день рождения — тортик, вместе и поедали. Вот скажи! Он тебе-то что-нибудь дарил?