Бабушка
Шрифт:
– Поверьте мне, девушки, если бы сейчас кто посватался ко мне, бедный или богатый, красивый или урод, тотчас бы за него пошла, лишь бы это был нездешний.
– Да что это взбрело тебе в голову? Дом родной надоел, что ли? Отчего ты так торопишься? Или ты нас разлюбила? — удивились девушки.
– Не думайте так обо мне. Не могу я в деревне оставаться, пока живет тут этот черный солдат. Вы не можете себе представить, как этот человек изводит и терзает меня своими преследованиями. Не в силах я ни спать спокойно, ни молиться: все чудятся мне его глаза, — со слезами жаловалась Викторка подругам.
– Боже мой, ну отчего ты не запретишь ему ходить за тобой? Отчего тебе не сказать, что видеть его не можешь и что он тебе, как бельмо на глазу! ... — советовали девушки.
– А разве я не пробовала? С ним то я, правда, не говорила, да и как с ним заговоришь, если он бродит за мной как тень и молчит. Я передала через товарищей.
– Ну, и он не послушался? — допытывались девушки.
– Где там! Сказал, что никто не имеет права ему приказывать, будет ходить куда хочет и к кому хочет. Впрочем, он ведь ни разу не заговаривал со мной о любви . . . Как я могу ему сказать, чтоб он за мной не ухаживал?. . .
— Вот невежа! — сердились подруги. — Много о себе понимает! Надо его проучить!
– Ну, с таким лучше не связываться, еще околдует, — предупредил кто-то более благоразумный.
– Тра-та-та!... Ничего он нам не сделает! Для этого ему нужно сначала заполучить что-нибудь такое, что мы носим на теле, а такой вещи ни одна не даст, да и от него ничего не возьмет, какие же тут страхи? И ты, Викторка, не бойся, мы всегда вместе с тобой будем ходить и улучим время, отплатим чертяке! — кричали смелые.
Но Викторка, боязливо озираясь, только вздыхала. «Сохрани меня, боже, от беды!» — думала она.
Слова, сказанные Викторкой подружкам, не остались втайне: они скоро разнеслись повсюду и дошли до соседней деревни.
Уже через несколько дней в дом отца Викторки заявился какой-то услужливый человек из другого села. Поговорили о том, о сем, вокруг да около; наконец, гость смущенно объяснил, что его сосед хотел бы женить сына, а сын рад бы взять Викторку — вот и попросили его быть сватом и разузнать, можно ли заводить разговор о помолвке.
– Обождите минутку, я спрошу Викторку; пусть сама вам и ответит. Что до меня, я знаю и Шиму и ею сына Тонду и не прочь с ними породниться: хозяйство у них справное.
Так сказал отец свату и пошел звать дочку в горницу, чтобы с ней посоветоваться.
А Викторка, как только услышала, что собираются ее сватать, говорит не задумываясь:
– Пускай приходят!
Отцу показалось странным, что она так быстро решилась, стал он ее допрашивать, правда ли, что она знает Тоника, а то нечего попусту людей за нос водить.
Но Викторка стояла на своем и утверждала, что Шимов Тоник ей хорошо известен, парень он славный.
– Обрадовала ты меня, — сказал отец, — а впрочем, делай как знаешь ... Значит, с богом, пускай приходят!
Лишь только отец направился проводить гостя, в горенку к Викторке вошла мать, перекрестила ее и пожелала счастья.
– Больше всего радует меня, что не попадешь ты ни к свекрови, ни к золовкам, а будешь сама себе хозяйкой — молвила она.
– Ах, матушка, я бы пошла за него, если б даже у меня стало две свекрови! — отвечала Викторка.
– Вот и хорошо, что вы так любите друг друга.
– Да не в том дело, матушка; я бы любому честному парню сразу слово дала.
– Ну что ты говоришь!... Ведь к тебе уже многие сватались, и ни за кого ты не хотела идти.
– Не ходил тогда за мной этот солдат со злыми глазами, — шептала Викторка.
– Да ты в уме ли? Что ты толкуешь о солдате, что тебе до него, пускай себе ходит куда хочет, брось о нем думать ... Из дому он тебя выживает, что ли? . . .
– Выживает, матушка, выживает! . . . Мучаюсь я, извелась вся, нет мне ни покою, ни отдыху, — заплакала девушка.
– А зачем ты мне досель ничего не сказывала? Я б свела тебя к нашей кузнечихе, она в таких делах хорошо помогает. Ну, успокойся, завтра же сходим к ней, — утешила мать дочку.
На другой день отправились они к старой кузнечихе. Знала она, как говорили, много такого, что от других было скрыто.
Потеряется ли что, корова ли не дает молока, или кто кого сглазит — кузнечиха во всем поможет, все разгадает. Рассказала ей Викторка чистосердечно, что с нею случилось.
– И ты с ним слова не промолвила? — пытала ее кузнечиха.
– Ни единого словечка.
– А он ничего съестного не давал тебе, не пересылал ли через солдат яблоко или пряник?
– Ничего, кумушка, ничегошеньки! ... Да ведь ни один солдат с ним и не водится, очень уж он важничает, видать, сроду такой нелюдим; так и в деревне у нас говорили.
– Это упырь, — заявила кузнечиха. — Но ты ничего не бойся, Викторка; помогу тебе, еще не поздно. Завтра принесу я кое-что, и ты эту вещь держи завсегда при себе. Утром, как пойти тебе из горницы, никогда не забывай окропить себя святой водой и сказать: «С нами бог, сгинь-пропади, нечистая сила!» Когда пойдешь по полю, не смотри ни назад, ни по сторонам, а если солдат заговорит с тобой, не гляди на него, хоть бы пел он тебе самые сладкие речи. Он и голосом может околдовать — так ты затыкай уши от греха! Запомни мои слова. Ежели через несколько дней тебе не полегчает, придется другое средство попытать: придешь ко мне снова.
Викторка ушла домой обрадованная, в надежде что станет теперь у нее на душе легко и весело, как бывало прежде. На другой день кузнечиха принесла ей какой-то предмет, зашитый в красный лоскутик, и сама повесила Викторке не шею, строго-настрого наказав не снимать и никому не показывать. Вечером, когда Викторка косила траву, она заметила, что неподалеку у дерева кто-то стоит, и почувствовала, как кровь прилила к лицу, но совладала с собой и ни разу не оглянулась. Окончив работу, она так быстро побежала домой, будто земля под ней горела. Минуло три дня, настало воскресенье. Мать пекла пироги, отец пошел приглашать на обед учителя и соседей, по всей деревне кумушки шушукались: «У Микши нынче сговор! . . .»