Бабушкин внук и его братья
Шрифт:
Накидку я снял, свернул и сунул в спортивную сумку, которая висела через плечо. И зашагал опять. Колокольчик позванивал и часто трогал ногу ободком, словно гладким, холодным ногтем. Стебли по-прежнему цепляли меня за сапоги, но я на них не досадовал. Шел и думал…
Да ни о чем я не думал. Не хотел. Ощущал только спокойную печаль и запахи трав. И так миновал многие знакомые места. Маховик локомобиля все вертелся – неторопливо и уверенно…
А вот и дом, который я предлагал превратить в театр.
Сперва я хотел пройти без остановки.
Виолончель стояла в простенке, между окнами – там, где оставил ее Арунас. Смычок лежал на подоконнике. Я подумал и взял его. Сел на табурет. Дотянулся до виолончели, поставил ее между ног, как знаменитый Брандуков.
Мешали голенища. Я дрыгнул ногами – сапоги отлетели на середину комнаты. Я взялся за инструмент поудобнее. А что, если меня, как Арунаса, осенит нежданный-негаданный талант?
Я зажмурился. Повел смычком по струнам. Раздался протяжный, оскорбляющий тишину Дороги скрип. Жуть… Да, видимо, одному что-то дано от Бога, а другому…
Тихо и виновато я поставил инструмент на прежнее место. Положил смычок.. Но все же моя музыкальная попытка не прошла бесследно. Та мелодия, которую я хотел разбудить в струнах, зазвучала теперь внутри меня.
…Только, чтоб не сдерживать всю стаю, Я сложу, наверно, крылья сам…Я опять вышел на Дорогу. Без сапог. Так будет легче. Скоро я вообще растворюсь в этом влажном воздухе, в этой траве и кустах. В этом небе, где пасмурная муть уже просветлела, рвется на куски, и куски эти округляются, превращаются в пухлые облака. Они еще серые посередине, но желтые по краям.
Сырая трава хватала за ноги, но идти босиком было удобнее. Динь-динь-динь, динь-динь-динь…
Я понимал, что там, откуда я ушел, будет печаль. Но надеялся, что недолгая. Бабушка утешится Буськой. У отца есть Алексей. У мамы… Она родит кого-нибудь другого, и он будет лучше, смелее, добрее меня.
А ребята? Ивке хватит радости, когда вернется Митя. Вячик, наверно, будет втайне даже рад – никого не станет между ним и Настей. И она повздыхает и утешится: некогда горевать, надо играть принцессу… У Арбуза достаточно забот с Николкой. Николка – тот, пожалуй, будет вспоминать меня дольше других. Но без печали. Решит, что я продолжаю шагать где-то в дальних далях.
Так думал я и шагал, шагал. Но мысли эти были не отчетливые, а словно за туманом. За печалью и мелодией про аистенка.
Что будет со мной? Я понятия не имел. Может, упаду от усталости под березой и усну. И, возможно, не проснусь. Или Дорога уведет меня в такие неведомые пространства, которые бесполезно воображать заранее. Хорошо бы…
Я давно уже миновал остановку «Якорная цепь» – границу разведанного нами пространства.
Уже проглядывало солнце, и мокрая трава рассыпала радужные огоньки.
Никто ни разу не догнал меня, никто не попался навстречу. Я говорю про людей.
А вообще-то жизни здесь хватало. В кустах слышался птичий щебет, из-под ног выскочил однажды серый зверек (я не вздрогнул). Несколько раз проносились со скандальным шумом сороки. Но ни этот шум, ни щебет мелких птах не разбивали тишину.
Одно время со мной шла рыжая собака. Та самая, которую мы уже встречали однажды. Или очень похожая на ту… Кажется, такая порода называется «сеттер». Собака появилась из кустов на обочине. Отряхнула с себя брызги, обнюхала мой колокольчик и двинулась рядом.
Я на ходу скормил ей кусок хлеба. А другой сжевал сам. Собака благодарно помахала хвостом и некоторое время не отставала, но потом свернула в мелкий березняк. Ну что же, у каждого свой путь…
Где же я? Сколько времени иду? Часы я оставил дома…
Дорога привела меня в шепчущий осинник. В нем резко пахло грибами. К ногам прилипали черные прошлогодние листья.
Мне захотелось поскорее опять на солнце, я заспешил и… замер. Как от встречного толчка.
Осинник расступился, и видно стало, что путь разделяется на два.
Вот этого я не ждал. Я был уверен, что Дорога – одна. Как же быть теперь?
Может быть, подскажет надпись на камне?
Да, на развилке стоял серый кубический камень. Высотою мне до груди. Ну, все как в сказке! Белели на камне буквы. Издалека не разобрать.
Наверняка что-нибудь такое: «Налево пойдешь – голову сложишь, направо пойдешь – коня потеряешь…» Хотя какой у меня конь…
Я подбежал.
Не было здесь ни «налево», ни «направо». Были начертаны белилами торопливые, неровные буквы:
Алька, мальчик мой, я тебя очень люблю
Я сел на корточки. Уперся в камень руками.
Отец никогда не звал меня Алькой. И, конечно же, он никогда не бывал на этом месте. Но буква А была его. Он всегда писал ее так: две палочки перекрещивались вверху, а внизу их косо пересекала твердая перекладинка.
Что же это?
Печальная сонливость сваливалась с меня кусками. Даже мелодия про аистенка исчезла. Я слышал только свое дыхание…
Кто это написал? Кому?
Я никогда не узнаю. И не надо… Может быть, это сделала сама Дорога. Само открывшееся мне Безлюдное Пространство…
Оно было добрым, это Пространство. Оно милостиво решило помочь бестолковому мальчишке. Иначе разве смог бы я за какую-то четверть часа пробежать назад весь пройденный путь?
Пространство и Дорога дали мне дыхание и силу. Скорость!..