Багатур
Шрифт:
— В степи нет лесов, — возразил куман, — там ничто не застилает взгляд!
Осоловев от сытной еды и хмельного вина, Олег сказал:
— Вы как хотите, а я спать завалюсь.
Бросив на лавку пару шуб, он лёг и укрылся третьей. Сухов до того устал, что ни говор нукеров, ни галдёж ханов не помешали ему задремать. Мысли пошарахались, покрутились и стали успокаиваться, принимать ход неспешный и вялый…
…Отдохнув как следует, Олег подкрепился остатками пиршества, прошёл к двери, переступая через храпящих нукеров, и выглянул в горницу. Верховного командования было не видать, одни следы жизнедеятельности повсюду. Погуляли ханы…
Проверив, легко ли вынимается сабля, Сухов выбрался на свежий воздух.
На улице было тихо. Северный конец города догорал — сизый дым стелился над чёрными, обугленными брёвнами.
Савраска, привязанный к коновязи, радостно зафыркал, замотал головой — узнал хозяина.
— Застоялся, что ль? — ласково потрепал его по шее Олег. — Ну, давай, пробежимся чуток…
Конь был не против. Сухов проехал на южную сторону, ещё не тронутую пожарами, и, сам того не желая, догнал Бэрхэ-сэчена.
Тысяцкий ехал, поторапливая чагравого, и как-то уж очень целеустремлённо. Олег не мешкал — заехал под защиту распахнутой створки ворот, подумав, что лучше не мозолить врагу глаза.
Решив было воротиться до своих, Сухов задержался — поведение Бэрхэ-сэчена стало подозрительным.
Минган-у-нойон заозирался, направляя коня к Успенскому собору. Спешился за оградкой, привязал коня и двинулся к церковному подвалу.
— Чем дальше, тем интереснее… — пробормотал Олег.
Живо спрыгнув с коня, он поспешил к храму. Подбежав к решётчатой двери подвала, Сухов сторожко спустился в стылый коридор. Из-за второго поворота выдавался дрожащий свет свечи.
«Вечно приходится подслушивать, да подсматривать…» — мелькнуло у Олега. Осторожно выглянув, он рассмотрел широкую согбенную спину Бэрхэ-сэчена, читавшего некий пергамент или бересту — в потёмках не понять. Дочитав, минган сжёг послание, тут же достав чистый пергаментный листок. Открыл калямницу [125] и начал сосредоточенно составлять ответ. «Или донесение?» — мелькнуло у Олега. Уж больно всё походит на суровые будни разведчика, заброшенного в тыл врага…
Бэрхэ-сэчен пошевельнулся, и Сухов отпрянул за угол, порываясь уходить, да поживее. И тут он словно к полу прирос — из кельи донёсся взволнованный голос минган-у-нойона, выпевающий на чистейшей латыни:
125
Калямница — писчий набор; пенал, обычно искусно разрисованный, в котором хранились бронзовая чернильница и калямы — заострённые тростинки для письма.
Обалдев совершенно, Олег попятился, покидая подвал и слыша доносившееся: «Sanctus, sanctus, sanctus Domine…» [127] Бесшумно поднялся по ступеням. Спотыкаясь на ровном месте, добрался до ворот, за которыми его радостно приветствовал савраска.
— Тихо ты, животное, — цыкнул на него Сухов. Коняка в ответ пихнул его мордой в спину, приглашая будто: поиграем?
126
127
Свят, свят, свят Господь… (лат.)
Но хозяину было не до игр. Напряжённо наблюдая в щёлочку за подвалом, Олег дождался, пока оттуда покажется Бэрхэ-сэчен, сядет верхом и уедет прочь, после чего опять покинул савраску.
Бегом спустившись в подвал, он на ощупь снял огниво с пояса, запалил трут и возжёг свечу — огарок, оставленный Бэрхэ-сэченом.
«Ах, как ты не прост, враг мой!» — подумал Сухов, подбирая с полу почерневший пергамент, раздавленный гутулом. В некоторых местах кожа не прогорела до конца, и чернила лишь чётче выступили, виясь коричневой вязью. Олег разобрал пару слов: «…во славу Божью», «убить» и «Бат». Бат? Написано было «Bathus». Надо полагать, речь шла о Батые. Убить Бату-хана?
— Не слабо… — пробормотал Сухов и принялся искать ответ Бэрхэ-сэчена на полученное письмо.
Мысли в голове вихрились. Слишком всё было неожиданно. Да, это слово подходящее. Он чего угодно ждал от Бэрхэ-сэчена, но такого… «Копчёный»-католик! Каково?! Выходит, этот монгол — двойной агент? Э, нет… Тут иное. Возносить молитву с таким трепетом мог лишь глубоко верующий человек. Так что Бэрхэ-сэчен скорее суперагент папы римского в монгольском стане. Вряд ли он напрямую связан с Римом. Наверное, член какого-нибудь ордена. Хотя, кто его знает?
Олег ощупал все кирпичики-плинфочки, пока не расшатал тот, на ребре которого имелись три насечки. Вытащив плинфу, он достал свернутый в трубочку пергамент.
Почерк Бэрхэ-сэчена был коряв, но понятен. Текст на латинском был краток: «Батый будет убит». И подпись: «Брат Иоганн».
— О, как… — шепнул Сухов.
Он аккуратно свернул записку и сунул её обратно в щель между кирпичами. Не будем нарушать связь с Центром, брат Иоганн…
Загасив свечу, Олег вышел на свет, рассеян и задумчив. Ему вспомнился Киев и то, как он гнался за двумя монахами. Ох, недаром та погоня показалась ему странной! Бэрхэ-сэчен наверняка уводил за собою прыткого сотника, позволяя монаху скрыться. Возможно, так оно и было. И не волновали тысяцкого вовсе убийства послов Гуюк-хана, брат Иоганн просто уберегал свою тайну от чужих глаз и ушей. Подстраховаться решил, ведь Олег вполне мог услышать и увидеть лишнее — и этого было достаточно для вынесения приговора, ибо только мёртвые умеют хранить секреты.
Сухов вскочил в седло, и саврасый бодро порысил вдоль по улице.
Разграбив и спалив Рязань, тумены Бату-хана двинулись в поход по Оке. Первым под руку попал Переяславль-Рязанский, удобно расположившийся на возвышенном берегу Трубежа у впадения в него Лыбеди. Эти две реки опоясывали холм, на котором стоял город, а затем несли свои воды в Оку. С холма открывался прелестный вид на заливные заокские луга, тут и там поросшие лесом. Неподалёку, на Борковском острове, шумели вековечные сосны, мощными корнями сцеплявшие песок навеянных ветром дюн.
Но вся эта красота не имела значения в походе, а переяславцы глядели со стен лишь на неисчислимое войско.
Первыми пострадали переяславские посады — Чёрный, Верхний и Нижний, а после пришёл и черёд самого города. Самой природой защищённый речными потоками и обрывистыми берегами, Переяславль лишь с западной стороны имел насыпной вал и ров.
Долго крепость не простояла, пала, но город уберёгся от полного истребления, от резни и пожара — ордынцы лишь ограбили избы да терема, пошарили по амбарам и лабазам. Некогда было им предавать град сей огню и мечу — тумены шли воевать Коломну, городишко, что стоял на мысу меж реками Москвой и Коломенкой.