Багровое око
Шрифт:
Дожидавшийся этого Конан мгновенно распрямился, как тугая пружина, и тут же очутился на спине коня, крепко вцепившись руками в гриву. Странно, огонь был не жгущим, но только горячим и чуть щекочущим пальцы. Владыка Стихий громко заржал, поднялся на дыбы, затем несколько раз подбросил задние ноги. Киммериец рад был бы погарцевать на чудном скакуне подольше, но ему не хотелось сердить его без особой нужды, поэтому он собрался соскользнуть с крутых боков на землю. В ладони он крепко сжимал пучок белой гривы с живым огоньком на конце. Глянув в ту сторону, куда он хотел спрыгнуть, киммериец отшатнулся от неожиданности: желтоватая шерсть травы была далеко внизу. Крона тополя прошелестела под копытами и также унеслась вниз.
Конан был отличным наездником. Колени его, как клещи, впивались в снежно-белые бока, вокруг ладоней он обмотал пряди нежгущей гривы. И все-таки, стоило летучему коню пожелать, он мигом сбросил бы его с себя — для этого он мог просто перевернуться несколько раз в воздухе.
Сердце киммерийца почти остановилось, застряв где-то в горле. Восторг и ледяное дыхание смертельной опасности, перемешавшись в груди, сковали и заворожили его.
Владыка Стихий кругами набирал высоту. Вскоре спина Бонго перестала быть различимой, растворилась в волнах желтой травы. Остров, отдаляясь от них, постепенно стал виден целиком. Формой он слегка напоминал бабочку, брошенную на блестящую ткань океана. На светло-желтом фоне зеленели пятна редких лесов и рощ. Конану вспомнилась та странная золотистая бабочка, что села на плечо Шумри в самый напряженный момент их путешествия, избавив тем самым от мучительной и позорной смерти. Бабочка-остров не была такой яркой и беспечной. И еще она была раненой, возможно, раненой смертельно: ровно посередине ее тревожно темнело округлое пятно. То ли выжженная проплешина в траве, то ли глубокий провал в почве — сверху рассмотреть было невозможно. Со всех сторон к нему сбегались дорожки и тропинки, напоминающие светлые жилки на крыльях бабочки. Шестилик не соврал: все пути в этом краю вели к логову Багрового Ока. Казалось, остров опутала толстая и тонкая паутина, все нити которой сходятся к убежищу гигантского паука. На некотором расстоянии от темного пятна вздымались острые зубцы скал, окружая его со всех сторон. Они напоминали грубо сделанную каменную корону великана, забывшего ее в незапамятные времена на мягкой траве цвета светлой охры.
В то время, как Конан рассматривал уменьшавшийся под брюхом и ногами коня остров, произошло странное явление. Тело желто-зеленой, распластанной на глади океана бабочки дрогнуло, словно она сделала попытку оторвать от воды крылья и взлететь. Круговая волна, оттолкнувшись от берегов острова, пошла по ровной сине-зеленой поверхности. С той огромной высоты, на которой был теперь киммериец, гребень волны казался маленьким, почти игрушечным, но, сопоставив его с размерами острова, он подумал мельком, что, попадись на пути волны корабль, она перевернет его и закружит, как детскую бумажную лодочку…
Владыка Стихий все набирал высоту. Удивительно, с какой легкостью восемь маленьких крылышек над копытами возносят по вертикали тяжелого коня и не намного менее легкого всадника. Вот и остров уже казался не больше пробкового поплавка на воде. А где-то вдали, смутно проступая в голубом мареве, показались очертания уже не острова, но материка. Возможно, от яркого блеска солнца у Конана путались все цвета, но берега дальнего материка представились ему сияющими и белыми, как ледяные горы Ванахейма…
Киммерийца поразило, что солнце — такое яркое, такое близкое — совсем не грело его. Напротив, чем выше они поднимались, тем сильнее он замерзал. Вот уже от его дыхания на верхней губе выступил иней… Вот мохнатым инеем обросли ресницы.;. Еще немного, и на спине Владыки Стихий застынет ледяная статуя. О Кром! Куда же он хочет занести его, этот шальной конь? Уж не к самим ли богам?.. Что ж, он, Конан, не против! Любопытно было бы посмотреть, как выглядят грозный Кром, любвеобильная Иштар, сиятельный Митра…
Но, видимо, лицезреть воочию богов киммерийцу еще не пристало. Летучий конь мало-помалу начал снижаться. Конан заметил это тогда, когда остров перестал быть размером с поплавок и снова стал напоминать бабочку. С ресниц и бровей прохладными струйками потек растаявший иней. Снова стало различимо темное пятно в центре бабочки, похожее на смертельную рану — или на след от булавки, которой протыкают насквозь тела насекомых некоторые любители рассматривать их красивые крылья…
Когда стала различима уже каменная корона и сеть тропинок, сбегающихся к темному центру, неожиданно по белоснежным бокам и крупу прошла нервная судорога. Раз, другой… Похоже, конь чем-то очень недоволен. На миг у Конана рухнуло вниз сердце: ему показалось, что вот-вот конь избавится от своего седока, чем-то досадившего или просто надоевшего ему. Но тут же он сообразил, в чем дело: его напряженные колени сжимали бока летучего скакуна с такой силой, что, видимо, причиняли ему немалую боль.
Рассмеявшись про себя, он ослабил хватку мускулов, уселся свободнее и спокойнее и ласковым, извиняющимся жестом похлопал по лоснящемуся крупу. Недовольная дрожь сразу же прекратилась.
Владыка Стихий спускался к тому же самому месту, с которого взлетел. Заблестело нефритовой гладью озеро. Замерший Бонго, наверное, так и простоял все это время с поднятой вверх мордой. Когда до земли оставалось не больше тридцати-сорока локтей, вместо того чтобы замедлить движение, конь понесся стремительней и со всего размаху ринулся в середину озера, взметнув высокие фонтаны брызг. «Проклятье!» — пронеслось в голове Конана, в то время как тело его рассекало прохладные пласты воды. Испугался он не за себя, но за живой огонек, который по-прежнему крепко сжимал в ладони. Впрочем, стоило ему выбраться на берег, как светлый пучок гривы загорелся снова.
Радостный Бонго в три прыжка домчался до киммерийца.
— Я сорвал его все-таки! Я добыл его, Бонго!
— Он позволил тебе сорвать, — поправил его невесть откуда взявшийся Шестилик. Он завис над его плечом, разглядывая огонь с благоговейной влагой в глазах. — Ты чем-то расположил его к себе. Это очень странно! Я совершенно не в силах понять, чем?..
Глава 6. О вреде бессмертия
Налюбовавшись живым огнем, Конан завернул его в холщовый лоскут и повесил себе на грудь. Пламя, мгновенно прожегшее крепкую петлю, не тронуло ткань. Приятное щекочущее тепло напоминало о себе каждый миг. Казалось, оно чуть пульсировало, словно второе сердце.
Шестилик, оглядевший живой огонь всеми своими глазами (для этого ему пришлось повращаться вокруг своей оси), лишь только он скрылся за пазухой киммерийца, издал глубокий вздох. Но через мгновение он затрясся от смеха, колеблясь и подергиваясь в воздухе.
— Что с тобой? — покосился на него Конан.
— Ты опять… ха-ха-ха-ха!.. опять умудрился влипнуть! Ведь тебя же предупреждали! Два раза… за два дня… ха-ха-ха!.. попасться в лапы к исчадьям!..
— Ах, меня предупреждали? — вскипел киммериец. — Не ты ли говорил, что исчадья всегда о чем-нибудь просят? Так вот она — да будет тебе известно — ни о чем меня не просила!
— Просить… ха-ха-ха!.. можно не только словами! Есть еще язык глаз, язык жестов, о самоуверенный и безмозглый чужеземец!
— Я знаю это не хуже тебя, напыщенный рыбий пузырь! Но она жила в селении, в собственном доме!..
— Значит, она была начинающим исчадьем, только и всего! Ее соседи еще не разобрались, кем она стала. Может быть, ты и был ее самой первой жертвой, ха-ха-ха-ха!.. То-то она никак не хотела с тобой расставаться!
«Смейся, смейся! — мстительно подумал киммериец. — Смех — это даже к лучшему. Трясясь от хохота, трудно быть внимательным и осторожным».