Багровые ковыли
Шрифт:
«Ньюпор» быстро останавливался, загребая колесами мелкие камешки. Замер. И Юра наконец смог вытереть пот, щиплющий глаза. Только теперь он осознал, что произошло. Но странно, не страх, не горечь были в его сердце, а радость и ликующее возбуждение. Он спас самолет! Он посадил его, черт возьми! Посадил так, что «ньюпор» не скапотировал даже на вязком галечнике!
Вот только масло… Оно еще продолжало вытекать слабеющей струйкой. В баке была дыра. И в кабине он увидел несколько светящихся отверстий. Что произошло?
Из носового платка Юра сделал затычку: течь прекратилась,
Юра откинулся на сиденье. Голова его слегка кружилась от пережитого. Но надо было действовать. И он, подтягиваясь на ватных руках, вылез из кабины на крыло, соскочил на землю. По-хозяйски постучал ногой по стойкам шасси. Колеса держались крепко.
Огляделся. Все-таки где он находится? Церкви он не видел, но зато справа заметил причудливой формы скалу в виде столба, на вершине которой лежал камень, готовый, кажется, вот-вот скатиться вниз. Дальше проглядывала другая, не менее причудливая скала, напоминающая фигуру сидящей женщины. Приметные сооружения природы!
Юра снова забрался в кабину, достал планшетную сумку с компасом и полетной картой. Однако эти скалы никак не были обозначены, очевидно, потому что сверху смотрелись простым нагромождением камней.
Поднявшись по склону, Юра оказался на узкой тропке и нос к носу столкнулся с татарчонком лет двенадцати, который нес на спине тюк сырых листьев табака. Мальчишка стоял как вкопанный и, очевидно, находился в этой позе уже давно, может быть, с тех пор, как увидел садящийся самолет. Для него Юра в высоком яйцевидном пробковом шлеме, в кожаной куртке, измазанный маслом, казался спустившимся с неба шайтаном. На всякий случай татарчонок – из уважения и страха – снял с головы халпах, круглую барашковую шапку.
Юра указал на столбовидную скалу.
– Как называется?
Маленький татарин не сразу обрел дар речи. Наконец понял.
– Вай-вай-анам-кая, – пролепетал он.
– А эта? – спросил Юра о «скале-человеке».
– Хархма-балам кая! [33]
Юра пожал плечами. Названия ни о чем ему не говорили.
Внезапно татарчонок исчез в кустах. Чего-то он испугался больше, чем шайтана в шлеме. Юра насторожился. Рядом зашелестела листва, и из кустов высунулось два винтовочных ствола.
33
«Ай-ай, мама» и «Не бойся, дитя» – названия скал связаны с местной легендой.
– Эй, беляк! Бросай оружие!
– У меня нет оружия, – ответил Юра спокойно. После того что произошло с ним, могли ли его испугать винтовки?
– Да вроде пацан! – удивился кто-то в кустах, и на тропу вышли двое. Один – в шинели и опорках, другой – одетый по-татарски: в пеструю рубаху – колмек, в шаровары, подпоясанный красным кушаком.
– Ты кто? – спросил татарин.
– Юрий.
– А где летчик?
– Я и есть летчик.
– Ты сопля, а не летчик, – сказал
Они отвели его повыше, за выступ скалы. Здесь Юра увидел громадного, похожего на медведя партизана в папахе, делающей его и вовсе великаном, и другого, маленького, плотного, со злым лицом, держащего в руках пулемет «льюис» с диском. А чуть поодаль на камне сидел еще один человек – в драной кожаной куртке, расстегнутой до пупа, из-под которой виднелся клин полосатой тельняшки. Был он небрит. И борода его, и усы, несомненно, черные, были, словно нарочно, усыпаны, как клочьями ваты, пучками седины. Что-то удивительно знакомое почудилось Юре в облике этого партизана. Морячок тоже с интересом вглядывался в подростка.
– Да снимите вы с него этот горшок! – сказал он.
«Медведь-партизан» своими неуклюжими пальцами пытался расстегнуть широкий ремень. Юра оттолкнул его и сам снял глубоко нахлобученный на голову шлем. Белесые волосы его тут же встали торчком.
– Юрка, черт! – закричал моряк.
Он вскочил, сграбастал подростка в объятия, приподнял его в восторге встречи.
– Семен Алексеевич! – обрадовался Юра.
Он прижался к кожаной куртке, пропахшей свежими крымскими ветрами. Шмыгнул носом. Вот уж не знал, к кому он опустился в гости!
– Гляди, у нашего командира все белячки в кумовьях! – заметил Дыба с раздражением. – То полковник со своей бабой, то юнкерок…
– Ты, Дыба, из мамкиного пуза сразу в анархисты подался? – огрызнулся Красильников, не выпуская, однако, Юры из рук. – А я, брат, длинную дорогу прошагал и много всякого народу по пути повстречал, пока тебя увидел. Вот и Юрия. Я у него, почитай, за крестного батьку могу сойти.
Партизаны потеплели, заулыбались. Один Дыба по-прежнему оставался хмурый.
– Ты, Семен, лучше у него расспроси, где летчик. Небось побежал к своим. Они нам счас устроят встречу… с бубенцами.
– Юра? – попросил Красильников.
– Я один прилетел.
– Брешет! – резко отрубил Дыба.
– Этот пацан никогда не брешет, – возразил Красильников. – Расскажи, Юрий. Проясни, как говорится, обстановку, – попросил он, отстранясь.
Юра рассказал о том, что произошло с ним, после того как Красильников отыскал его родственников и Лоренцы приехали за ним на Херсонесский маяк. Рассказал об аресте Федора Одинцова и своей короткой отсидке в тюрьме, о беспризорниках и о том, как учился летному делу, о первых полетах.
– Дядька, видать, у тебя хороший, – заключил Красильников. Он оглядел Юру с головы до ног, как бы заново узнавая. – Ну надо же! Летать научился! Просто не верится! – Он помотал головой. – Ну дела-а!
– И я говорю: не верится, – сказал пулеметчик.
– Помолчи ты, Дыба! Ты мне чуть пацана не убил.
– А пущай на красных еропланах летает!
– Полетит. Вот будут у нас свои аэропланы – и полетит. Этот пацан нам в подполье знаешь как помогал! И я ж его чуть ли не своими руками в летчики отдал. Дядька у него в Каче учитель по летной части, а пацан сиротой у нас на маяке рос. Куда ж ему было, как не до своей родни.