Багровые реки
Шрифт:
Ньеман зажег фонарь и двинулся вперед. Помещение было абсолютно пусто. Или, вернее сказать, его опустошили совсем недавно. На полу еще валялся какой-то мусор, а в цементной пыли виднелись борозды, словно по ней волокли тяжелую мебель. Здесь царила странная атмосфера — атмосфера панического, поспешного бегства.
Комиссар присмотрелся, принюхался, пощупал. Да, здесь хранились какие-то материалы, но их содержали в необыкновенной чистоте. В воздухе ощущался запах антисептиков. И еще здесь пахло какими-то животными.
Ньеман пошел дальше. Теперь он ступал по беловатой пыли, похожей на
Если не считать этих находок, он обнаружил явные признаки того, что в помещении годами поддерживалась высокая температура. В розетки по всем углам явно включались рефлекторы — судя по черным горелым ореолам на стенах.
В конце концов Ньеман пришел к двум взаимоисключающим гипотезам. Либо здесь выращивали животных, которым была необходима жара, либо проводили лабораторные опыты, требующие стерильных условий, откуда химический больничный запах. Комиссар ничего не понимал, но его мучил глубокий страх. Еще более гнетущий и острый, чем там, на леднике.
Теперь он был уверен в двух вещах. Первое: Филипп Серти, этот неприметный юнец, занимался какой-то оккультной деятельностью. И второе: незадолго до смерти молодой человек был вынужден срочно очистить и убрать помещение.
Офицер встал и пристально оглядел стены, освещая их фонариком. Может, тут есть скрытые ниши, потайные места? Стены были обиты толстым картоном, а под ним — стекловатой. Опять-таки — чтобы сберечь тепло.
Ньеман исследовал целиком уже две стены, как вдруг в одном месте, на высоте примерно двух метров, нащупал прямоугольное углубление высотой чуть меньше двух метров. Надорвав картон, он обнаружил небольшую нишу. Пустые полки. Пыль. Плесень.
Комиссар пошарил по полкам, и его рука наткнулась на плоский, липкий от плесени предмет. Он схватил его; это оказалась тоненькая тетрадь на спиральке.
Ньеману стало жарко. Он торопливо пролистал тетрадь. Она была сплошь заполнена колонками мелких неразборчивых цифр. Но на одной странице сверху комиссар увидел надпись, сделанную размашистым почерком, вероятнее всего кровью. Писавший так яростно нажимал на перо, что оно в нескольких местах прорвало бумагу. Ньеман представил себе человека, обуянного неистовым гневом, бьющую фонтаном багровую жидкость. Как будто автор торопился выплеснуть свое безумие, начертав эти ярко-красные строки. Ньеман прочел:
МЫ ГОСПОДА, И МЫ РАБЫ.
МЫ ВЕЗДЕ, И МЫ НИГДЕ.
МЫ ХОЗЯЕВА ЗЕМЛИ.
МЫ ПОВЕЛИТЕЛИ ПУРПУРНЫХ РЕК.
Полицейский прислонился к стене, среди клочьев сорванного картона и утеплителя. Он погасил фонарик, но его сознание было ослеплено светом открытия. Он не нашел связи между Реми Кайлуа и Филиппом Серти. Он обнаружил нечто большее: темную тайну второго, скрытого существования молодого санитара. Что означали цифры и загадочные сентенции в этой тоненькой тетрадке? И какими играми занимался Серти на этом складе, за бронированной дверью?
Ньеман быстро
Комиссар не располагал никакими явными уликами, никакими точными доказательствами, но ему было совершенно ясно, что жизнь Кайлуа и Серти имела оборотную сторону и о ней никто ничего не знал.
И оба они, и санитар и библиотекарь, не были невинными жертвами.
VI
30
Вот уже два часа Карим гнал машину, и у него все горело внутри от нетерпения.
Он неотступно думал о лице. О лице ребенка. Временами оно представлялось ему каким-то нечеловечески страшным. Абсолютно плоским, без носа и скул, с одними только белыми сверкающими глазами. Или же, наоборот, ему виделся совершенно нормальный мальчик с мягкими, невзрачными чертами, такими обычными, что они ни у кого не задерживались в памяти. А то он воображал какой-то совсем уж фантастический лик — зыбкий, текучий, в точности воспроизводящий лицо того, кто на него смотрел. Светящиеся, мерцающие, как зеркало, черты, отражающие не только внешность другого человека, но и его тайные помыслы, лицемерно скрываемые улыбками. При этих мыслях сыщика охватила дрожь. Его терзала неотвратимая уверенность в том, что ключ к истине — именно это лицо. Оно, и только оно.
В Ажане он выехал на автостраду и направился в сторону Тулузы. Миновал Южный канал, Каркассон и Нарбон. Машина была проклятием его жизни. Жестянка с кашляющим двигателем и разболтанными узлами — непонятно, как она еще не развалилась. Теперь он ехал вдоль берега моря, приближаясь к Сету и монастырю Сен-Жан-де-ла-Круа. Мягкий серенький пейзаж побережья слегка успокоил его. Теперь он мог хладнокровно осмыслить собранные факты.
Посещения фотографа и кюре перевернули вверх дном все его планы. Карим вдруг понял, что документы, хранившиеся в школе Жана Жореса, могли быть похищены задолго до вчерашнего взлома. Он позвонил с дороги директрисе. На вопрос: «Мог ли кто-нибудь украсть документы много лет назад и могла ли эта пропажа остаться незамеченной?» — директриса ответила: «Да». На вопрос: «Слышали ли вы о монахине, разыскивающей фотографии тех лет?» — она ответила: «Нет».
И тем не менее перед отъездом из Сарзака Карим обзвонил бывших учеников обоих пресловутых классов 1981 и 1982 годов. Выяснилось, что ни у кого из них не осталось школьных снимков тех лет. У одних случился пожар в комнате, где они хранились. У других в дом забрались воры, не похитившие ничего, кроме этих фотографий. К некоторым — но таких было меньшинство — явилась монахиня с просьбой отдать ей снимки. Она приходила, как правило, поздно вечером, и никто не брался опознать ее. Все эти события произошли в один и тот же короткий период — в июле 1982 года. За месяц до смерти маленького Жюда.