Багровые реки
Шрифт:
Сыщик всмотрелся в улыбающиеся детские лица. Нашел лицо Жюдит… и вдруг постиг ошеломляющую правду. Он уже давно подозревал это. Потому что это было единственное возможное объяснение. Но даже сейчас он не все понимал до конца. Он прошептал:
— Значит, Жюдит не была единственной дочерью?
— И да и нет.
— И да и нет? Как это… что вы такое говорите? Объясните же!
— Я ничего не могу объяснить вам, молодой человек. Я только могу рассказать, как нечто необъяснимое разбило всю мою жизнь.
XI
54
Подземный
Ньеман перешагнул через груду папок и углубился в первый проход между полками. Пробираясь мимо стеллажей, забранных по бокам решеткой, чтобы папки не рухнули наземь, полицейский возвращался мыслями к Фанни, с которой он только что пережил волшебный, незабываемый час. Он вспоминал лицо молодой женщины, улыбнувшееся ему в полумраке. Ее исцарапанную руку, погасившую лампу. Ее горячее смуглое тело. Две крошечные голубоватые искры в темноте — ее зрачки. И всю эту сцену их слияния, взлеты на вершину блаженства, падения в бездну страсти, жесты и шепот, мимолетность и вечность…
Сколько же времени провел он в объятиях Фанни? Ньеман не мог бы точно ответить на этот вопрос. Но ощущение их близости запечатлелась на его губах, на всем теле, словно татуировка. Фанни сумела разбудить в нем давно утраченные желания, давно забытые порывы, и Ньеман был поражен силой своих проснувшихся чувств. Возможно ли, чтобы среди кошмара убийств, среди хаоса расследования в нем вдруг воспылал священный, сладостный огонь любви?!
Однако пора было сосредоточиться на деле. Ньеман узнал, где лежат обнаруженные документы, от хранителя архива, который, даром что его разбудили среди ночи, дал комиссару вполне четкие указания. Ньеман дошел до конца стеллажа, повернул, зашагал дальше. Наконец он разыскал нужную коробку в чуланчике за решетчатой дверью, запертой на крепкий замок. Ключ Ньеман получил от больничного сторожа. Интересно, зачем так тщательно прятать эти старые бумажонки, если они «не имеют никакого значения»?
Комиссар отпер чулан и присел на стопку папок. Открыв коробку, он вынул несколько карточек и принялся за чтение. Имена. Даты. Отчеты медсестер о новорожденных младенцах. На этих листках значились имена обоих родителей, вес, рост и группа крови ребенка, а также количество высосанного молока и названия каких-то медицинских препаратов, не то лекарств, не то витаминов.
Ньеман просмотрел каждую карточку — за пятьдесят лет их набралось несколько сотен, — но ни одна фамилия, ни одна дата не помогли ему хоть как-то объяснить тайну.
Наконец он решил сравнить эти документы с оригиналами медицинских карт, хранившихся тут же, в подземелье. Пройдя вдоль стеллажей, он вскоре обнаружил их и достал полсотни папок. По его лицу струился пот, тело запарилось в пухлой синтепоновой куртке. Он разложил папки на железном столе так, чтобы видеть имена родителей на обложках. И начал сравнивать записи в картах с листками новорожденных.
Фальшивки.
С первого же взгляда ему стало ясно, что листки в папках подделаны. Этьен Кайлуа старался, как мог, подражать почерку медсестер, но при сравнении с подлинными документами разница сразу бросалась в глаза.
В чем же дело?
Комиссар положил рядом два первых листка. Сравнил каждую строчку, каждую колонку цифр. Ничего подозрительного. Две совершенно одинаковые записи. Он сравнил два других листка. И снова ничего. Листки совпадали абсолютно по всем параметрам. Сняв очки, Ньеман вытер запотевшие стекла и взялся за следующую пару, пристально вглядываясь в каждую букву.
И вдруг он увидел. Незначительное различие между настоящим и поддельным в каждой паре документов. РАЗЛИЧИЕ. Ньеман еще не знал, что оно означает, но внутренний голос нашептывал ему, что он нашел один из ключей к делу. Его лицо горело огнем, в то время как тело сотрясалось от озноба. Удостоверившись, что все прочие фальшивые листки имеют то же отличие от подлинных, он сунул их в картонку, вынес свою добычу на улицу и спрятал в багажник синего «Пежо», взятого в жандармерии, а сам вернулся в больницу, на сей раз в родильное отделение.
В шесть часов утра здесь все было объято покоем и сном, несмотря на слепящий свет неоновых ламп, отражавшихся в надраенном полу. Ньеман вошел, распугав медсестер и акушерок, облаченных в бледно-голубые халаты, шапочки и бумажные бахилы. Они попытались было задержать комиссара — на нем не было стерильной одежды, — но трехцветные «корочки» и непреклонный взгляд разом оборвали все возражения.
Наконец комиссар добрался до врача-акушера. Тот как раз выходил из операционной и был, судя по его бледному виду, на последней стадии изнеможения. Ньеман коротко представился и задал вопрос — всего один, большего ему не требовалось:
— Доктор, существует ли объяснимая причина того, что у младенца резко меняется вес за первую ночь своей жизни?
— Что вы имеете в виду?
— Часто ли бывает, чтобы новорожденный потерял или набрал несколько сот граммов в первые часы после появления на свет?
Врач ответил, не сводя изумленного взгляда с полицейского в надвинутой на брови шерстяной шапочке и кургузой женской куртке:
— Такое иногда случается. Но если ребенок очень уж резко теряет вес, его нужно немедленно и всесторонне обследовать. Потому что это опасный симптом и…
— Ну а если он его набирает? Набирает внезапно и много, за одну только ночь?
Врач скептически взглянул на комиссара.
— Вы что-то путаете. Такого никогда не бывает.
Ньеман широко улыбнулся.
— Спасибо, доктор!
Шагая по коридору, он на миг прикрыл глаза. Сквозь красноватые заслоны век перед ним постепенно вырисовывалась причина убийств в Герноне.
Ужасающая причина. Тайна пурпурных рек.
Ему осталось проверить лишь одну, самую последнюю деталь.
В библиотеке университета.
55
— Вон отсюда! Все вон!
Библиотечный зал был ярко освещен. Полицейские, склонившиеся над книгами, изумленно подняли головы. Шестеро из них все еще изучали труды, так или иначе касавшиеся понятий «зло» и «чистота». Остальные занимались списками студентов, посещавших читальный зал летом или в начале осени. И все они напоминали солдат, отправленных воевать туда, где давно уже закончились бои.
— Все вон! — повторил Ньеман. — Расследование закончено.