Багровый лепесток и белый
Шрифт:
— Посмотри, ты посмотри на это! — бушует Уильям, указывая на шаткую стопку книг и брошюр на письменном столе. Их переплеты скрыты под суперобложками ручной работы — из драпировки или шелковых лоскутов. Хватает верхнюю, открывает и громко, издевательски читает: «От материи к духу: результат десятилетнего опыта вызывания духов, вместе с советами для неофитов. Силия И. Де Фой». Отшвыривает книгу, как безнадежно перепачканный носовой платок, хватает другую. «Палец в ране Христа: исследование библейских тайн. Д-р Тибет». Отшвыривает и эту.
— Я обыскал спальню Агнес, чтобы убрать оттуда все, чем она могла навредить себе. И что я обнаружил? Два десятка этих мерзких книжонок, которые она прятала в корзинках для шитья. Выписаны издалека — из Америки, или украдены — да, украдены — из библиотеки спиритов в Саутгемптон Роу. Книги, которые не стал бы печатать ни один нормальный мужчина, и не стала бы читать ни одна нормальная женщина!
Конфетка тупо моргает, не в силах оценить смысл этой тирады, но поражаясь яростности Уильяма. Тут гора книг и брошюр неожиданно рассыпается по всему столу. Одна падает на ковер — маленькая книжица размером с молитвенник, аккуратно обернутая в кружева.
— Уильям — ты чего от меня хочешь? — спрашивает Конфетка, следя, чтобы в голосе не прозвучало озлобление, — ты вызвал меня сюда. Софи сидит без дела в классной комнате, а я должна смотреть на вещи Агнес, которые ты… конфисковал. Не спорю, они свидетельствуют о чрезвычайно… спутанном сознании. Но чем я могу помочь?
Уильям запускает руку в волосы и, вцепившись в прядь, с силой прижимает к черепу — жест раздражения, который в последний раз она видела во время его спора с торговцами джутом в Данди.
— Клара заявила, — стонет он, — что категорически отказывается давать Агнес… лекарство.
У Конфетки есть несколько ответов, но она прикусывает язык, потому что ни один не отличается почтительностью по отношению к мужчинам, которым удобно держать жен под наркотиками. Взяв себя в руки, она говорит:
— Велика ли беда, Уильям? Агнес достаточно хорошо держалась на ногах, когда я вела ее к дому. Скорее всего, самое худшее уже позади, тебе не кажется?
— После того, что случилось ночью? И ты считаешь, что опасность уже позади?
— Я имела в виду ее ноги — они заживают.
Уильям опускает глаза. Только сейчас Конфетка замечает что-то вороватое в его поведении, какую-то собачью пристыженность, которой она не видела с тех пор, когда он впервые задрал ей юбки у миссис Кастауэй, умоляя сделать то, от чего отказались другие проститутки. Чего он хочет от нее теперь?
— Пусть так, — мямлит он, — но Клара — прислуга, которой я плачу, — открыто бросила мне вызов. Я велел давать Агнес лекарство до… Вплоть до новых распоряжений, а она отказывается.
Конфетка ощущает, как укоризна меняет выражение ее лица, и торопится придать себе невозмутимый вид.
— Клара — камеристка Агнес, — напоминает она Уильяму. — Подумай сам, как она может выполнять свои обязанности, если Агнес ей не доверяет?
— Хороший вопрос, — замечает Уильям, наклоняя голову.
Ему почти ясно, насколько непригодна Клара для своей должности.
— Она также наотрез отказалась запирать дверь спальни.
— Когда ухаживает за Агнес?
— Нет, потом.
Конфетка силится усвоить это сообщение, но оно плохо укладывается в голове.
— Ты имеешь в виду, что… То есть, что есть план… Что ты намерен… Что Агнес должна находиться под замком?
У него пылают щеки. Он отворачивается и негодующе тычет пальцем в сторону окна.
— А что, мы теперь каждую ночь будем приводить ее из каретного сарая или Бог знает откуда еще? Каждую ночь?
Конфетка еще сильнее прижимает к груди тетрадь, ей хотелось бы положить ее, но она боится хоть на миг оторвать глаза от Уильяма. Чего он на самом деле хочет? Какое безрассудное проявление покорности ему нужно, чтобы избыть ярость, от которой он просто лопается? Ему что, нужно измолотить ее кулаками, прежде чем вставить свои угрызения совести между ее ног?
— Агнес сейчас выглядит очень спокойной, тебе не кажется? — мягко начинает она. — Когда я привела ее с холода, она говорила только о том, как мечтает о горячей ванне и о чашке чаю. Она мне прямо сказала: дом есть дом.
Он злобно смотрит на нее — с откровенным неверием. Сто раз проглатывал ее вранье: и дрын у него гораздо больше, чем у других, и волосы на груди безумно эротичны, и быть ему первым парфюмером Англии, — но он этому не верит.
На миг ей становится страшно, что он схватит ее за плечи и вытрясет из нее правду, но он снова приникает к письменному столу и утирает руками лицо.
— Кстати, как ты узнала, где ее найти? — уже спокойнее спрашивает он.
Он не спросил ее об этом, когда под утро, промокший до нитки, обезумевший от тревоги, вернулся в дом — и нашел жену, засыпающей в постели.
(«Боже мой, Уильям, в каком ты виде!» — это было все, что она сказала, прежде чем снова закрыть глаза.)
— Я… я услышала ее голос, — отвечает Конфетка.
Сколько еще собирается Уильям держать ее здесь? Софи ждет в классной комнате, она сегодня довольно рассеянна и капризна, она и тянется к привычному распорядку занятий, и противится ему… Будут сложности, — и не только слезы, — если нормальная жизнь не восстановится быстро.
— Важно… чрезвычайно важно, чтобы она не убежала в ближайшие дни, — объявляет Уильям.
Самообладание Конфетки на исходе, тяжесть невыносима, и она срывается.
— Уильям, почему ты мне это говоришь? — резко спрашивает она. — Я думала, ты хочешь, чтобы у меня не было ничего общего с Агнес. А теперь — я что, должна быть ее надзирательницей? Или она должна сидеть в классной комнате во время уроков и следить, чтобы Софи хорошо себя вела?
Еще не договорив, Конфетка жалеет о своих словах; мужчине нужна постоянная, неустанная лесть, чтобы он не взбеленился; одно неосторожное замечание способно свести на нет его хрупкую терпеливость. Если же девушка хочет быть острой на язык, ей лучше на этом и строить свою карьеру — как Эми Хаулетт.