Багровый молот
Шрифт:
— Вот как? — изобразил удивление Шлейм. — И вы, разумеется, можете привести нам какой-нибудь подходящий пример?
— Извольте: дело Амалии Кауперт. Обвиняемая была бедной крестьянкой. Ни одно из преступлений, в которых ее обвиняли: ночные полеты, участие в шабашах, вызывание бури, эксгумация трупов, прохождение сквозь запертые двери, — не было доказано в ходе следствия.
— Амалия Кауперт признала свою вину, — буркнул Дитрих Фаульхаммер. — Шлюха и дьяволова подстилка, вот кто она была.
— На дыбе все признаются, — возразил бургомистр. — Ее показания надлежало проверить, чтобы убедиться, что она не оговорила себя. Если она призналась в вызывании бури в определенной
Бургомистр закашлялся, его морщинистое лицо побагровело. Дитрих Фаульхаммер выразительно посмотрел на Шлейма, но тот покачал головой: пусть старик договорит.
— Другой пример, — продолжал Нойдекер, придя в себя и разгладив седые усы. — Маргарета Кох призналась, что колдовством умертвила двоих человек: Петера Функа, угольщика, и Клауса Рабенштайна, торговца сукном. Я доподлинно знаю, что Петер Функ был убит во время пьяной драки в трактире «Тирольский грош». Этот факт засвидетельствован в отчете квартального смотрителя и прямо опровергает показания Маргареты. Что же касается Клауса Рабенштайна, я не нашел в деле никаких указаний, умер ли этот человек в действительности. В городских архивах нет упоминаний о нем.
Слушая бургомистра, Шлейм с трудом сдерживал улыбку. Старый человек с морщинистыми брылями и синими прожилками на носу. Кашляет, по-собачьи трясет головой. Кого и в чем он пытается убедить? Неужели он не понимает, что все уже решено? Или же просто желает исполнить свою роль до конца? В любом случае, арию недоумевающей старости пора завершать.
— И какой же вы делаете вывод из сказанного? — поинтересовался Шлейм, ласково глядя на старика.
— Я утверждаю, что Маргарета Кох не совершала этих убийств. И это заставляет сомневаться в справедливости вынесенного ей приговора.
— Если и заставляет, то лишь отчасти, — парировал Фаульхаммер. — В деле имелись и другие доказательства ее вины. Например, ведьмины метки на теле. Что же касается случая Функа, можно ли с уверенностью утверждать, что причиной его гибели было не колдовство?
— Он умер не от колдовства, а от удара ножом в печень.
— Рука, нанесшая этот удар, могла направляться волей колдуньи.
В желтоватых, больных глазах бургомистра мелькнула растерянность.
— Могла? — переспросил он. — Вы говорите «могла»?! И только на этом основании вы посылаете на костер живого человека? Отнимаете данную Богом жизнь?
— Позвольте напомнить вам, господин Нойдекер, что вы также состоите членом Комиссии, — отчетливо произнес Шлейм, хмуря изящные брови.
— Я не подписывал решения по делу Кох и возражал против него.
— Комиссия выносит свой вердикт большинством голосов, и вы обязаны ему подчиниться.
— Мы не призываем к пересмотру дела, сенатор, — вмешался в разговор Георг Флок. — Речь о том, что подобные вещи не должны повторяться в будущем. Статья пятьдесят вторая Каролинского кодекса [48] гласит: если колдовство использовалось против других лиц, то необходимо установить, против кого именно и какой именно вред был нанесен. Только что мы услышали, как ведьма призналась в убийстве человека, о существовании которого — равно как и о факте смерти которого — мы ровным счетом ничего не знаем. Все это заставляет думать, что многие признания ведьм вымышлены.
48
Каролинский кодекс — свод законов императора Карла V Габсбурга, принятый в 1532 г.
— Господину советнику известно, что среди карт колоды Таро имеются карты с названиями «маг», «дьявол» и «смерть»? — раздался низкий, рокочущий бас Дитриха Фаульхаммера. — Именно такая колода была найдена у обвиняемой.
— Это всего лишь колода карт.
— А пуля — всего лишь кусочек железа.
Но Георг Флок продолжал гнуть свое:
— Абсурдность и откровенная глупость обвинений очень дурно влияют на простолюдинов, туманят их разум. В Цайле сожгли как ведьму женщину за то, что она погладила кота, сидевшего в открытом окне, в то самое время когда у хозяина дома прокисло пивное сусло. В Форхайме толпа обвинила в колдовстве жену портного, Барбару Штайн. Ее завязали в простыню и бросили в реку, чтобы вода помогла определить, ведьма она или нет. Штайн не тонула, несмотря на то, что ее толкали вниз багром. Через несколько минут она умерла оттого, что наглоталась воды и грязи. Наказания никто не понес.
— Полагаю, примеров достаточно, господин Флок, — устало произнес сенатор. — У вас всё?
— Я бы хотел сказать еще пару слов о так называемых «ведьминых метках», которые упомянул господин Фаульхаммер. Обычной практикой при допросе является обривание тела подозреваемого и поиск этих меток — нечувствительных к боли участков на теле, при прокалывании которых не выступает кровь. Недавно я разговаривал с одним знакомым цирюльником. У многих людей на теле имеются жировики, мозоли, заросшие шрамы. В таких местах кожа, как правило, уплотняется. Неужели наличие шрама или рубца можно рассматривать как свидетельство заключения договора с нечистым? Я уже не говорю о распространенных случаях — надеюсь, что такого никогда не произойдет здесь, в Бамберге, — когда при дознании используется не обычное шило или игла, а шило с полой ручкой. При надавливании острие просто уходит внутрь ручки. Приложи такое поддельное шило к телу любого человека, и — пожалуйста: ни капли крови. Значит, колдун!
Вольфганг Шлейм скривился, как от горькой микстуры:
— Все, что происходит за пределами Бамберга, пусть будет предметом забот тамошних правоведов и судей. Мудрость древних учит: a tuo lare incipe — начинай со своего дома.
Дополнив слова примирительным жестом руки, Шлейм откинулся на спинку кресла. Все идет хорошо: спор о второстепенных деталях, обсуждение цитат, мелкие, малозначительные имена. Нужно выцедить из этого разговора время и смысл, оставив только словесную пыль. А в конце — участливо развести руками: «Ваши доводы оказались неубедительными, господа».
Он еще раз обвел взглядом всех, кто сидел за столом. Боже правый, до чего уродливы эти люди… Странное дело — никто из них не принадлежит к бедноте, они образованны и имеют достаток, их лица не загрубели от скверной пищи, холодов и кожных болезней. Но почему он испытывает такое отвращение, когда смотрит на них? Косматая, неряшливая голова бургомистра, с которой при каждом движении сыплется белая перхоть. Расползшееся, жабье лицо Дитриха Фаульхаммера: толстогубый рот, вялые ноздри, глаза как червоточина в яблоке…