Багровый молот
Шрифт:
— Что?!
— Именно то, что вы слышали. Мы с вами поможем друг другу, господин Хаан: вы получите назначение в Вену, а я займу нынешние покои его сиятельства и примерю рубиновый перстень.
— Власть Иоганна Георга незыблема.
— В настоящее время — да. Но любой правитель находится в руках своих приближенных. Это только на картинах мы видим императоров и королей, взглядом пронизывающих тьму, а мановением руки приводящих в движение огромные армии. На самом деле любой монарх — не более чем человек. Каждый его приказ выполняется с задержкой или не выполняется вовсе. Ему приходится иметь дело с нерасторопными слугами, которые бродят по галереям дворца в грязной одежде, зевая и почесывая в паху. С жестокими и тупыми судьями, которым проще отправить человека на казнь, чем хоть на минуту задуматься, виновен ли он. Ему приходится иметь дело с воровством чиновников и пьянством армейских офицеров, с неграмотностью приходских священников
— Его сиятельство крайне популярен в Бамберге.
— Не имеет значения, — мягко возразил каноник. — Есть только властелин и его приближенные — люди, обладающие знатностью, деньгами или военным талантом. Все остальные — не более чем пейзаж, пастораль, скопление молчаливых фигур на заднем плане картины. Судьбою тысяч распоряжаются единицы. Герцоги и короли, штатгальтеры и курфюрсты зависят не от плебса, не от настроения подданных, не от распределения голосов на выборах в городской совет. Они зависят от тех, кого принято называть аристократией. От нас с вами, мой друг. Мы стоим за троном императоров и князей, мы вкладываем в их руки бумаги, которые им следует подписать, мы внушаем мысли, которые им надлежит озвучить. Именно мы дергаем рычаги, которые приводят в движение неповоротливую государственную машину.
Канцлер холодно усмехнулся.
— Вам не откажешь в умении излагать свои мысли, Франц. Но своей цели вы не достигнете. Власть Иоганна Георга крепка. У вас не больше шансов занять его место, чем у крота сдвинуть носом гранитную башню.
— Вы ошибаетесь, и я объясню вам, в чем состоит ваша ошибка. Макиавелли считал, что правитель должен быть подобен льву и лисе, сочетая в себе одновременно силу и хитрость, смелость и изворотливость. К сожалению, наш Иоганн Георг не обладает ни одним из указанных качеств. Он не умеет отступать назад, не умеет двигаться ни вправо, ни влево. Словно кабан, он или топчется на одном месте, или несется вперед, сметая на пути друзей и врагов, не умея вовремя остановиться. Кончится тем, что его клыки увязнут в древесной коре, и он уже не сможет вытащить их. Кроме того, князь-епископ слишком жаден до золота и слишком жесток. Между тем еще Цицерон говорил, что в делах государства ничто жестокое не бывает полезным. Его сиятельство расшатывает свою власть собственными руками. Кровь, которую он выпаривает из людей на колдовских кострах, забрызгала его теплую мантию. Золото, которым он так любит питаться, однажды разорвет ему пищевод.
Хаан стоял, заложив руки за спину, молча глядя на раскинувшийся внизу город. Серые крепостные башни с острыми колпаками, зубья стены, из-за которых время от времени выглядывали шлемы и копья дозорных, флаги, рвущиеся на холодном ветру.
— Почему вы ненавидите его, Франц? — спросил он, прервав молчание. — В ваших словах есть дальний расчет и гибкий ум интригана. Но за всем этим я вижу ненависть. Почему?
Глаза каноника сделались непроницаемыми и блестящими, словно шарики из цветного стекла.
— Я священник, господин Хаан, — помедлив, ответил он. — Кроме того, я нормальный человек. Я готов к интригам, я готов бороться за власть. Но я никогда не смогу превратить человека в кричащий от боли факел на том основании, что он якобы летал на метле и пожирал некрещеных младенцев. Это оскорбляет мой интеллект.
— Почему вы хотите, чтобы я уехал из Бамберга?
— Я же сказал: у вас слишком длинная тень. Новый правитель епархии может легко потеряться в этой тени. В Вене вы найдете применение своим обширным талантам, а я смогу спокойно взять в руки все бамбергские дела. Подумайте, господин Хаан. Князя-епископа избирают двадцать членов капитула. Двадцать голосов, из которых примерно пять лежит в моем кармане, а четыре — в вашем. Если нам удастся к своим девяти голосам прибавить еще хотя бы два, мы будем иметь в капитуле большинство. И тогда власть перепорхнет ко мне с легкостью белой голубки.
Фон Хацфельд остановился, посмотрел канцлеру прямо в глаза:
— Теперь вы знаете, чего я хочу, господин Хаан, и знаете, что я могу дать вам взамен. Немедленного ответа не требую — в таких случаях всегда необходимо время, чтобы принять
— Вы уверены?
— Почти уверен, — ответил каноник, сделав ударение на слове «почти». — И почти уверен, что он пользуется большим доверием Фридриха Фёрнера.
— Вы знаете имя этого человека?
— Да. Он называет себя Генрих Риттер. Думаю, имя вымышленное.
— Почему вы решили, что этот человек из моего окружения?
— Как-то в разговоре со мной его преосвященство обмолвился, что с Божьей помощью он теперь может читать мысли своих врагов. Думаю, не нужно пояснять, что главный враг господина викария — это вы.
— Что еще вам известно?
— Обычно со всех протоколов, которые поступают из Высокой Комиссии, снимается несколько копий: для епархиального архива; для личного архива викария; иногда — для его сиятельства. Так вот, Фёрнер распорядился, чтобы с каждого протокола делали еще одну копию.
— Вы полагаете, что эта копия предназначена для…
— Именно, — кивнул фон Хацфельд. — Хоть мне и непонятна цель, с которой все это делается.
— Что еще?
— Моим людям удалось выследить этого Генриха Риттера. Они видели, как он заходит внутрь тюрьмы, как выходит оттуда. К сожалению, они не смогли узнать, где живет этот человек, и не разглядели его лица. Видимо, он обладает звериным чутьем и чувствует слежку. Прошу, господин канцлер, отнеситесь серьезно к этой угрозе. Удар, который враг наносит нам со спины, часто бывает смертельным. Несколько лет назад мне довелось прочитать историю одного римского сенатора из рода Кассиев. Этот сенатор, к своему несчастью, повздорил с могущественным Квинтом Макроном, префектом претория, вторым человеком в императорском Риме [63] . Не имея возможности устранить своего врага при помощи ложного обвинения, Макрон подослал к нему наемных убийц. Однако кривые кинжалы не помогли префекту добиться желаемого: сенатор был крайне осторожен и вдобавок усилил охрану своего дома. И тогда Макрон нашел иной способ избавиться от него: подкупил одну из его служанок Кассия, и та пронесла в хозяйскую спальню корзину с ядовитой змеей внутри. Той же ночью змея выползла из корзины и, проскользнув под одеяло, ужалила сенатора в грудь.
63
Квинт Невий Корд Суторий Макрон (21 до н. э. — 38 н. э.) — префект преторианской гвардии в правление императоров Тиберия и Калигулы.
Фон Хацфельд прошел еще несколько шагов вперед. А затем произнес негромко:
— Будьте осторожны, господин канцлер. Ваши друзья слабеют с каждой минутой, а враги набирают силу. И плетеная корзина уже стоит в вашей спальне.
Глава 12
Обед князя-епископа был, по обыкновению, обильным и сытным. Айнтопф [64] со свиными ребрами, морковью и белой репой; запеченная на луковых кольцах форель; кровяные колбасы, овечий сыр и круглая коврига пшеничного хлеба размером вполовину тележного колеса. На десерт его сиятельству подали сладкое вино с медом, изюмом и имбирем и круглые франкфуртские пряники, на каждом из которых кондитер изобразил родовой герб фон Дорнхаймов — стоящие на задних лапах лисы и львы в рыцарском четырехугольном щите.
64
Айнтопф — густой мясной суп.
После обеда его сиятельство удалился в свой кабинет: вздремнуть пару часов и, может быть, со скуки прочесть несколько страниц из Тридентского катехизиса [65] . Туда же, в кабинет, он велел отнести пирог с крольчатиной и два кувшина грушевой воды, которая, по словам докторов, помогает при пищеварении.
Георгу Хаану пришлось полчаса дожидаться, прежде чем князь-епископ, наконец, принял его.
— Зачем явился, Георг? — опрокидывая в рот кусок пирога, поинтересовался фон Дорнхайм. — Или вы с Фёрнером, как собаки, бегаете друг за другом, разнюхиваете, чего бы еще утянуть со стола, пока хозяин не видит?
65
Тридентский катехизис — сборник документов по различным вопросам христианского вероучения, принятый на Тридентском соборе в 1545 г.